Не говори маме - [3]

Слушай…

Я запрокидываю голову быстрее, чем успевают вытечь слезы. Хватит говорить с ним. Немедленно перестань с ним говорить!

Из-под очистков скорлупы выглядывает полустертый Микки Маус. Димкина тарелка была, наверное. А теперь он в армии, и я занимаю его комнату, его кровать, его стол. Слушай…

Хватит.

После электрички я чувствую себя невыносимо — нас разделяет апрель, но людей с таким именем очень мало, значит, это не считается — грязной, но на душ совсем не остается времени — спасибо, теперь мне не так обидно, что родители назвали меня как предмет одежды, — поэтому я мою и убираю посуду, нахожу в рюкзаке наушники, вешаю их на шею и снова — Мартин и Майя, Март и Майка, Мартик и Майечка, сладкая парочка — надеваю куртку. Тонкая серебристая ткань приятно хрустит под пальцами: «Красивая вещица для моей Майки». — «Но ведь сегодня не праздник!» — «Ну и что?»

Пожалуйста, перестань.

С наушниками я не расстаюсь. Музыка помогает тебя не слышать.

Пересчитав ступени, я выхожу во двор и в одиночку отматываю обратно наш с тетей Полей недавний маршрут: пятиэтажки, ЛЭП, продуктовый, Смешарики, остановка. Я выбираю «Иордан»[3], прибавляю громкость на максимум и слушаю голос Саши Соколовой, которой уже нет, — привет из города, в котором больше нет меня. Мне пока еще странно, что моя музыка может звучать где-то, кроме дома. Но вот я, вот она, а вокруг — не дом. Я будто гостила у кого-то в незнакомом районе и сейчас сяду в автобус до метро. Но метро здесь нет, и даже автобусы другие. Кажется, мы с ними ровесники.

Когда я захожу в пустой салон, начинается дождь. Я сажусь возле окна и протираю на запотевшем стекле кружок размером с ладонь. Автобус трогается, и тащится по лужам, и тащит меня в себе. На следующей остановке ко мне присоединяются мальчик с собакой и женщина в черном дождевике. Она садится напротив и стряхивает капли с зонта. Брызги летят мне на джинсы, но ни я, ни она не придаем этому значения.

— Дождь, — говорит она. — Слава богу. Хорошо-то как, дочка!

Хорошо-то как, мама.

***

Когда мне сказали, я не поверила. И сказали-то странно — между прочим, я даже не подумала о маме, моей тихой, застенчивой маме: «У вас дома что, есть нечего?» После гибели отца мы и правда стали жить хуже, однако у нас была своя, не съемная, квартира, мама нашла работу: она уходила утром и возвращалась вечером — замерзшая, но веселая, всегда веселая, — и я не беспокоилась — значит, все хорошо. Деньги вот-вот появятся. Еда у нас была, честно: макароны, картошка, сосиски. И овощи были тоже. Вот поэтому я и не поверила — может, перепутали? Мало ли похожих людей? Я давно уже не ходила в торговые центры и на фуд-корты. В «Парк Хаус Братеево» меня привел Юрик, сын наших соседей по лестничной клетке, — румяный ботан с безуспешно пробивающимися усишками. Почему-то ему было очень важно раскрыть мне глаза: то ли надеялся на свидание, где я буду плакать, а он — держать меня за руку и похлопывать по спине, то ли правда верил, что таким образом нам помогает.

— Там она, видишь? Всегда в это время приходит.

Я видела и понимала про время — обед.

Мама сидела за пустым столиком. Поникшая, маленькая, она, казалось, не замечала ничего вокруг и смотрела только на свои обветренные руки. Мне захотелось подойти, поцеловать ее в родную макушку, взять за плечи и увести, но я этого не сделала, как когда-то не помешала Марту поиздеваться над нищей девушкой. Вместо этого я попыталась уйти сама — дернулась, давая Юрику понять, что не увидела ничего особенного, — и тут стайка школьников, расправившись с картошкой и бургерами, сорвалась с места. Мама встала и бочком, не поднимая головы, пересела за освободившийся столик. Она разворошила кучу коробок, достала из одной огрызок булки, из второй — недоеденный наггетс и поспешно, жадно, голодно затолкала все это в рот. Я отвернулась, чтобы не видеть плохо скрытого блаженства на ее лице, чтобы вообще не видеть ее лица, ее красного платья с кружевными рукавами — надела все лучшее сразу — под дутой жилеткой, одновременно трогательной и нелепой.

Наконец она встала. Огляделась затравленно, но взгляд ее был обращен в себя — нас она не увидела, хоть и посмотрела почти в упор. Мы спустились на траволаторе: она впереди, я — неумелым преследователем — сзади; на подземной парковке она свернула за угол, и я не посмела догонять — так и осталась смотреть в стену возле утыканной окурками урны, не понимая, что мы здесь делаем, — я и тем более она, жена героически погибшего спасателя МЧС, моя мама, которая всегда была дома и ждала нас — меня и папу — с песочным печеньем, как дела, тебе звездочку или сердечко? Я не буду, мам, уже убегаю, мы с Мартом договорились… А ужин? В кафе поедим, давай, пока!

Она вернулась так внезапно, что мне пришлось шмыгнуть обратно за двери торгового центра. По спине ее бил картонный плакат с надписью «Запчасти для счастья» — простое решение проблем всех несчастных людей. Мама сунула руку под жилетку и достала фляжку. Открутила крышку, сделала глоток, потом еще один. Спрятала фляжку обратно, поднялась по лестнице на улицу. Я вернулась в торговый центр. Усилием воли вспомнила, что пришла не одна, отыскала Юрика и потащила его наружу.