Не говори, что лес пустой... - [76]

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Вторую неделю шел отряд Давлята по глухим лесным тропинкам, болотцам, оврагам и косогорам, одному лишь проводнику  д з е д у  Юзефу ведомым путем, но цель по-прежнему была далека. В каком бы месте ни выходили к шоссе или к крупному населенному пункту, всюду видели только безмятежных немцев. Они ехали в танках с открытыми люками, тянулись длинными колоннами на грузовиках, мчались в легковушках и на мотоциклах, располагались в каменных домах и в бревенчатых избах, как у себя дома, обжирались мясом и салом, молоком, яйцами… Глядя на них, можно было подумать, что они уже победили.

Давлят с трудом подавлял терзавшие душу сомнения и страстное желание ввязаться в бой, чтобы взорвать обидное фашистское спокойствие, дать немцам почувствовать, что они рано возомнили себя хозяевами нашей земли.

Но вступить в бой он не мог — это грозило полной гибелью отряда. Патронов в запасе нет, только те, что остались в подсумках и карманах. Выход один: идти на восток. «Будем идти столько, сколько надо, пока не выйдем к своим», — стиснув зубы, говорил Давлят себе и велел продолжать путь.

Каждый день движения стоил отряду неимоверных усилий и давался все труднее и тяжелее. Кончалась еда — сухари, концентраты, консервы. Но это была еще не самая большая беда — подкреплялись ягодами и кореньями. Хуже было, что стали умирать раненые. Первым умер Кружков, тот самый раненный в голову боец, который просил пристрелить его, а наутро скончался другой, с перебитой рукой и изувеченной ногой. Кто-то предложил оставить остальных в ближайшем селе, но Давлят сказал:

— Нет.

— Почему?

— Товарищей не оставим.

Если бы Давлят был уверен, что с ранеными ничего не случится, — немцы не тронут их, — он конечно же последовал бы совету. Но Давлят не был уверен, и уже под вечер сбылись его самые худшие опасения…

Под вечер отряд встал на привал. Неподалеку находилось маленькое село Калиничи, жители которого, как оказалось, прятали в своих хатах несколько тяжело раненных бойцов и младших командиров. Гитлеровцы пронюхали об этом. Нагрянув в село, они погнали и раненых, и тех, кто их прятал, в лощину на окраине, чтобы расстрелять. Это увидела Августина, внучка старого Юзефа, которая пошла по просьбе Давлята в разведку. Припустив со всех ног назад, дрожа от ужаса и задыхаясь от бега, она сказала о предстоящей расправе Давляту.

— К бою! — сорвался с места Давлят.

Он не стал расспрашивать, сколько немцев в селе, — не все ли равно, если речь идет о спасении наших людей.

— Быстрее, быстрее! — торопил он бойцов. — Покажем фашистам, что Красная Армия всегда может защитить свой народ.

К лощине, о которой говорила Августина, тянулись кусты, что существенно облегчало задачу. Самым выгодным было то, что кустарник взбирался на песчаный косогор, с которого лощина должна быть как на ладони. Поэтому Давлят действовал уверенно, не боясь, что их обнаружат прежде времени, и у самого косогора сказал Климу Пархоменко и Махмуду Самееву, чтобы взяли, насколько можно, в сторону с целью отрезать немцам путь к бегству огнем из ручного пулемета. Давлят решил сперва выбить из строя фашистского командира. Красноармеец Максаев, лучший в роте стрелок, шел рядом с ним.

Кусты так и не просохли после утреннего ливня, земля под ними была вязкой. Небо все больше темнело. В лощине коротко протрещал автомат. Выстрелы подстегнули бойцов. Давлята удивило, что автоматные очереди раздавались с далеко не равными интервалами, словно те, кто стрелял, выжидали или, скорее всего, выбирали мишень.

Так оно и было. Фашистские солдаты согнали раненых — одних пинками и толчками, других подтащив волоком — на край большой мусорной ямы и приказали встать в шеренгу. Многие не могли держаться на ногах, поэтому опирались на руки и плечи товарищей.

— Отпустить! Каждому стоять самому! — орал костлявый обер-лейтенант по-немецки, размахивая толстым хлыстом.

Рядом с ним стоял такой же костлявый человек в штатской одежде, с белой повязкой на левом рукаве черного пиджака; он был переводчиком.

Когда, подчиняясь приказу, раненые отпускали друг друга, кто-нибудь то ли от невыносимой боли, то ли от жуткой слабости валился в мусорную яму, и тогда по знаку офицера подходил к ее краю солдат и выпускал в несчастного из автомата короткую очередь.

Все это делалось на глазах застывших от ужаса жителей деревни, среди которых были и старики, и женщины с детьми. После каждого убийства офицер поворачивался к ним и говорил:

— Так мы разделаемся с большевиками, комиссарами и жидами, со всеми, кто не хочет сдаваться. Мы вырвем коммунистическую заразу. Тех, кто помогает большевикам, ждет такая же участь.

Пока бойцы Давлята добрались до лощины, фашисты успели убить нескольких раненых. Другие не сговариваясь решили больше рук не разжимать и подались вперед. Офицер побагровел. Он взмахнул хлыстом, но тут щелкнул выстрел — стрелял по приказу Давлята Максаев, и обер-лейтенант ткнулся носом в землю.

В одно мгновение в лощине смешались наши и немцы, раздались крики и выстрелы, затрещал пулемет… Давлят всадил штык в брюхо мордастого солдата и подтолкнул косматую, в сбившемся на затылок черном платке женщину в сторону косогора.