Не говори, что лес пустой... - [5]

Он обнял Давлята за плечи, и они запели в два голоса — густым, чуть хрипловатым и тонким, звенящим, — и Бибигуль тоже отложила ложку. Глаза ее увлажнились, к горлу подкатил ком. Взяв обе касы с недоеденным супом, она торопливо поднялась и вышла из комнаты.

Это был последний вечер, который Султан Сафоев провел под родной крышей. Песня осталась недопетой — вдруг забарабанили в дверь, и Бибигуль, отворив, увидела усто Шакира, секретаря райисполкома. Его называли усто, то есть мастером, потому что он был отменным плотником и даже теперь, если позволяло время, не отказывал людям. Забыв поздороваться, он с порога спросил:

— Сафоев дома?

— Уже? — вырвалось у Бибигуль.

Усто Шакир не ответил, крикнул: «Товарищ Сафоев!» — и, когда тот вышел, сказал, чтобы быстрее переодевался и шел в райком, где собирают всех членов райкома и райисполкома.

— Что случилось? — спросил Сафоев.

— Не знаю, — пожал плечами усто Шакир. — Кто-то приехал.

Бибигуль стало ясно, что разлука близка. Муж торопливо натягивал брезентовый плащ, а она застыла, прижав руки к груди, с широко открытыми, немигающими, влажными глазами.

— Не волнуйся, я скоро вернусь, — сказал муж.

Однако из райкома он вышел уже далеко за полночь и вместе с усто Шакиром прошел прямо к себе в исполком, где собрал все бумаги, вручил их усто и, усмехаясь, сказал:

— Теперь вы и раис[2], и его зам…

— Да, вчера ушел раис, сегодня уходите вы, — угрюмо произнес усто Шакир. — Боюсь, что дня через два-три останусь за весь исполком.

— Ну-у, до этого вряд ли дойдет, — засмеялся Сафоев.

— Не скажите. Раз сведения о движении Ибрагим-бека подтверждаются, то может случиться, что бои развернутся и в нашем районе.

Поначалу Сафоев вроде бы пропустил эти слова секретаря исполкома мимо ушей. Но, видно, застряли они где-то в подсознании, если некоторое время спустя перед его мысленным взором вдруг отчетливо, словно на географической карте, возникли очертания района и он увидел, что Дангара не так уж далеко от места событий. Во рту сразу пересохло, язык стал чужим. Сафоев услышал топот и ржание коней, выстрелы, крики и представил, как мечутся люди в красных отблесках пламени, и искаженное страхом лицо жены, и большие, широко раскрытые глаза Давлята…

— Ничего, брат, теленок дальше сеновала не бегает, — донесся тихий, будто болезненный голос усто Шакира. — Не впервой нам встречать таких беков.

— Да, не впервой, — повторил Сафоев, утирая рукавом холодный пот со лба. — Не впервой… Раздавим! Теперь навсегда. — Он протянул руку и сказал: — До свидания, усто. Хочу попросить вас не забывать моих, хоть изредка навещать.

— Об этом не стоит просить, конечно, не оставим! — ответил усто Шакир.

Он проводил Сафоева до самого дома.

Бибигуль еще не ложилась, сидела у погасшего очага, обхватив руками колени и прислушиваясь к каждому шороху. Когда она узнала, что мужу надо отправляться в Куляб, к месту сбора, с утра, то и вовсе не сомкнула глаз. Муж, прижимая ее к себе, говорил:

— Не изводи себя понапрасну, родная, все обойдется. Обойдется, милая, вернусь я домой… Похуже бывало, а теперь уж в последний раз, добьем до конца… Не надо, не плачь, ну не надо… Я просил усто Шакира, он вам поможет…

— Я не плачу, — отвечала Бибигуль прерывистым, горячечным шепотом. — Не плачу… Мы обойдемся, напрасно просил. Главное, вернулся бы живым и здоровым…

Утром, когда муж уходил, она стояла скорбная, с потускневшим лицом и горько опущенными углами разом выцветших губ. Чуяло ее сердце беду, потому и стояла как каменная.

А Сафоев, напротив, выглядел оживленным, порывисто двигался и широко улыбался. Обнимая сына, весело произнес:

— Тебя оставляю мужчиной в доме, сынок! Не подведешь?.. Верю тебе! — Крепко расцеловал и прибавил: — Опять говорю: в каждом деле будь твердым, упорным и смелым, высоко неси свою честь! Будешь честным и смелым — одолеешь все тяготы-беды. Понял, сынок?

— Понял, — ответил Давлят, глядя на отца влажно мерцающими глазами.

Он крепился, как и подобает мужчине.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Банда Ибрагим-бека, которая ранней весной 1931 года устремилась с берегов Пянджа и Кундуза в горные ущелья и долины Южного Таджикистана, насчитывала семь тысяч сабель. Как и в прежние времена, не единожды битый бек шел на советскую власть под знаменем газавата — борьбы за веру — и пользовался «высоким покровительством» свергнутого одиннадцать лет назад последнего бухарского эмира Алим-хана, но оба они были марионетками британских империалистов, не пожалевших средств на оснащение банды, подавляющее большинство которой состояло из баев, кулаков, их сынков и так называемых мюридов — последователей всевозможных ишанов, шейхов и прочих духовников, защитников шариата[3].

Нападение было стремительным, и с тактической точки зрения его цель заключалась в том, чтобы углубиться в страну как можно дальше, пройтись по кишлакам огнем и мечом и, сея повсюду страх, сорвать осуществление намеченных на тот год социальных преобразований и хозяйственно-культурных мероприятий.

С точки же зрения стратегии Ибрагим-бек и его хозяева явно рассчитывали на отторжение Таджикистана от Советского Союза. Бек надеялся воспользоваться трудностями, связанными с коллективизацией сельского хозяйства, которая на юге республики только начиналась, и тешил себя мыслью, что сомневающиеся дехкане, особенно те, кто из-за допускавшихся перегибов был недоволен колхозным строем, встретят его с распростертыми объятиями и присоединятся к «священной борьбе за веру».