Не говори, что лес пустой... - [128]

— Что вы скажете?

— Любительская мазня, — пожал плечами Волковский.

— Это не имеет значения. Обратите внимание на лица. Вам никто из них не знаком?

Волковский ответил, что видит впервые. Зингер пояснил: партизаны, захвачены в деревне Хильчиха, двое из них бывшие красноармейцы, служили, как удалось установить, в частях, которые были разбиты летом прошлого года в этих местах.

— Надеюсь, они нам кое-что прояснят. Вы можете, герр Волковский, встретиться с ними завтра.

«Зачем? — подумал Волковский. — Для какой цели?» Меньше всего желал он присутствовать при допросах в гестапо и, решив отвертеться, сказал: «У меня завтра дела», — но Зингер пренебрежительно махнул рукой.

— Постарайтесь закончить до вечера. — Он поднялся и, усмехаясь, прибавил: — СД и СС не абвер, герр Волковский. Привыкайте работать не только в перчатках.

Волковский вскочил, сперва вытянулся, как положено перед старшим воинским начальником, потом низко поклонился, как кланяется робкий батрак грозному хозяину.

Допрос проводили в глубоких подвалах того же особняка, в котором находилось гестапо. Толстые стены не пропускали стонов и воплей истязуемых, кровь легко смывалась с цементного пола.

Волковский примостился у дальнего конца длинного стола, за которым расселись четверо гестаповцев.

— Господин оберштурмбанфюрер просил вас быть внимательным, — сказал один из них, маленький и толстенький, круглый, как шар.

Волковский кивнул.

Первым ввели Андреича и сказали, чтоб садился на табурет, привинченный к полу посреди комнаты. Андреич щурился от света яркой лампы. Его было трудно узнать. Лицо в кровоподтеках, глаза заплыли, одежда разорвана, руки связаны, рыжеватая борода и русые волосы на голове висели клочьями.

— Если сяду, не смогу встать, — угрюмо проговорил он. — Лучше постою.

— Вглядитесь в эти фотографии, — сказал толстенький, круглый гестаповец. — Не торопитесь… Рассмотрели? Вы их, конечно, всех знаете?

С фотографии на Андреича смотрело родное и близкое лицо командира отряда Давлята Сафоева. «А эти, — промелькнуло в мозгу, — наверное, его жена, сын, родственники или соседи, старшие начальники — подполковник и батальонный комиссар». Андреич ощутил, как оборвалось сердце, он пошатнулся.

— Знаете?

— Ни-ко-го, — по слогам ответил Андреич.

— Жаль, жаль! Придется, как видно, освежить память, — сказал гестаповец и нетерпеливым жестом приказал увести.

Андреича выволокли в смежное помещение. Тут же ввели Горячева. Он тоже едва держался на ногах, его лицо тоже было в кровоподтеках, сломанная при пытках, четырех за неделю, правая рука висела на перевязи из грязной веревки. Разговор и с ним оказался коротким, и он никого не узнал и был уведен вслед за Андреичем.

В том помещении пытали, глухие удары доносились даже сквозь плотно закрытую, толсто обитую дверь. Волковский сцепил под столом ладони.

Втащили третьего бойца, Максаева, — сам он не мог идти. Усадили на табурет, один из конвоиров держал за плечо. На лбу запеклась кровь, лицо вспухшее, синее. Он обвел воспаленными глазами гестаповцев и задержал взгляд на Волковском.

— Узнали? — подкатился к Максаеву круглый гестаповец.

— Снимал нас… — с трудом разжал Максаев разбитые губы.

— А про это что скажете? — сунул гестаповец ему под нос семейные фотографии Давлята, и у Максаева похолодело внутри.

Он мог бы назвать любого, кто был на снимке. Он мог сказать, что вот этот мужчина — названый отец и тесть их командира, а эта женщина — теща; эта, молодая с ребенком, — жена; подполковник — командир бывшего полка Тарасевич, а фамилия комиссара Мартынов. Он мог даже назвать тестя и тещу по имени-отчеству: Максим Макарович и Оксана Алексеевна. А жену командира, лейтенанта Сафоева, зовут Наталья Максимовна…

— Узнали?

Максаев закрыл глаза. Гестаповец тряхнул его за плечо. Тело резануло острой болью.

— Узнали? Это подполковник Тарасевич, это комиссар Мартынов, — тыкнул гестаповец пальцем. — А кто это? — ткнул он в лицо лейтенанта Сафоева. — Фамилия? Имя?

Максаев посмотрел на Волковского: этот гад назвал подполковника и комиссара, он, больше некому — ни Андреич, ни Горячев их не знали.

— Он фотографировал, зарабатывал… пусть скажет.

— Я тебя спрашиваю! — взвизгнул гестаповец.

По знаку другого, сидевшего в центре стола с непроницаемо каменным лицом, дверь, за которой пытали, распахнули, и в помещение ворвался дикий, нечеловеческий вопль Горячева, от этого вопля Максаева бросило в дрожь. Горячев застонал. Потом простонал Андреич. Опять Горячев… Максаев тяжело задышал.

— Ну?! — рявкнул гестаповец.

— Знаю, — прохрипел Максаев.

Дверь тут же плотно закрыли, стоны не стали слышны. Толстый гестаповец снова сунул Максаеву под нос фотографии и неожиданно добродушным тоном сказал:

— Кто же это?

— Наш бывший командир роты, лейтенант Сафоев… — Максаев ощутил, как пробежал по спине холод, и попытался встать с табурета, но сил не хватало.

— Сиди, сиди, — все так же добродушно произнес гестаповец, дотронувшись до его плеча. — Ответишь еще на два вопроса, и мы отправим тебя к врачам. — Он глянул на того, который сидел в центре стола с непроницаемо каменным лицом. Тот слегка наклонил голову. — Вопрос первый: кто из этих, с фотографии, еще жив?