Не горюй! - [56]

— Аллилуйя! — встал и старательно запел: — Аллилуйя! Аллилуйя! Слава тебе!

Пастор оскорбленно замолчал, опустив глаза.

Паства возмущенно зашелестела. А двое дюжих молодцов из задних рядов подхватили Папашу под руки и поволокли к выходу.

— Не смотри на это, Гек! — строго сказала вдова.

Папаша, скользя пятками по полу, пел, не теряя доброго расположения духа.

Его подтащили к двери и… выкинули вон, прямо под ноги прихожан. Потом закрыли дверь.

В церкви воцарилась тишина. С улицы донесся голос Папаши:

— Аллилу-й-я! Аллилу-й-я!

Мисс Уотсон зашептала сидящему рядом благообразному человеку:

— Вот видите, господин судья. А вы еще говорили, что нельзя разлучать ребенка с родителями…

Судья мягко ответил:

— Всякий человек, даже так низко павший, достоин сочувствия. И не презирать его надо, а протянуть руку помощи. И я докажу это.

Пастор между тем продолжал:

— Хлынули воды очищения. Врата райские открылись перед вами. Войдите в них и успокойтесь.

— Аминь! — откликнулись прихожане.

В гостиной судьи, залитой солнцем, вокруг изящного чайного столика в креслах, обитых шелком, сидели: судья, его отец, восьмидесятилетний старик, жена судьи, полная миловидная блондинка, шестилетний сын в бархатном костюмчике, двенадцатилетняя дочка и Папаша.

Папашу было не узнать: он был подстрижен, тщательно выбрит, одет во все новое и совершенно трезв.

Дочь судьи в белом платьице торжественно декламировала:

Алабама, тебе шлю любовь и привет,

О долинах твоих я тоскую,

Пусть остынут навеки и сердце и «тет»,

Если только тебя разлюблю я…

Девочка закончила стихи, сделала реверанс и села на свое место.

Жена судьи сказала Папаше:

— Это она сама сочинила.

Папаша горестно покачал головой.

— «Тет» — это по-французски голова, — пояснила жена судьи.

Папаша заплакал.

— Что с вами, друг мой! — изумился судья.

— Никто до сих пор не понимал, что я за человек! А вы не отнеслись ко мне с презрением. Приняли как родного — запричитал Папаша.

— Это святые слова, — сказала жена судьи.

Отец судьи заволновался:

— Что происходит?

Он был глуховат, и поэтому сын прокричал ему прямо в ухо:

— Он плачет!

Папаша с пафосом продолжал:

— Посмотрите на эту руку, дамы и господа. Возьмите ее и пожмите! Эта рука была прежде копытом грязной свиньи, но теперь другое дело. Теперь это рука человека, который начинает новую жизнь и уж лучше умрет — за старое никогда не возьмется. Помните мои слова! Не забывайте, что я их сказал. Пожмите ее, не бойтесь.

— Я вам верю, друг мой, — сказал судья, а его жена добавила:

— Это святая минута!

И все один за другим пожали Папаше руку и прослезились.

— Что происходит? — снова заволновался глухой старик.

— Это святая минута! — опять прокричал ему в ухо сын.

А ночью Папаше вдруг до смерти захотелось выпить. Он слез со своей широкой кровати, взял под мышку свой новый костюм и, как был, в исподнем, вылез в окно.

Судья, его жена, его дети возле калитки в траурном молчании…

Прохожие тоже остановились.

…А посреди улицы в одних кальсонах в луже спал Папаша. Возле него плавала пустая бутыль из-под виски.

Наконец судья проговорил:

— Да… Этого человека можно исправить только хорошей пулей из ружья.

А сын судьи прижался щекой к прикладу воображаемого ружья, навел воображаемый курок и «выстрелил».

— Пах!

На берегу реки стояла покосившаяся хибара. Берег в этом месте подмыло, и хибара нависла над водой.

В углу хибары сидел на корточках Гек, грязный и в лохмотьях, пилил бревно стены ржавой пилой без ручки.

Послышался скрип уключин. Гек вскочил, встал на стул и выглянул в маленькое окошко.

Моросил дождь. Ветер гнал серые облака над серой рекой. Папаша, обросший и ободранный, подплыл на лодке к высокому берегу. Привязал лодку к кустам. Вытащил оттуда мешок муки и кусок копченой грудинки и полез вверх по тропинке к хибаре.

Папаша достал из кармана штанов тяжелый ржавый ключ, отомкнул огромный замок и вошел.

На соломенном тюфяке лежал Гек, притворяясь спящим.

Папаша запер дверь на ключ, спрятал его в карман, потом растолкал Гека, сердито закричав:

— Давай приготовь чего-нибудь пожрать!

Гек нехотя поднялся, подкинув дров в очаг, разжег огонь.

Папаша извлек из-за пазухи большую бутылку виски, плеснул в жестяную кружку, выпил и закусил копченой грудинкой, по-собачьи откусив прямо от целого куска.

— Эти кикиморы, — мрачно сообщил он, — ни гроша ломаного за тебя не дают, говорят, что суд отдаст им тебя под опеку. Можешь радоваться.

— А чего мне радоваться… — мрачно отозвался Гек.

Он отсыпал муки из мешка в тазик, налил воды из ведра и стал замешивать тесто для лепешки.

Папаша разглагольствовал, время от времени прикладываясь к бутылке:

— И это называется суд! А я, дурак, им поверил. Сел с ними за один стол… Руки позволял целовать! А этот ублюдок от клячи с катафалком из-за какой-то паршивой бутылки виски готов отобрать у человека сына, родного сына! А ведь человек его растил, заботился, деньги на него тратил! А как только вырастишь этого сына, думаешь: пора бы и отдохнуть, пускай теперь сын поможет отцу чем-нибудь, — тут его и цап! И это называется правительство! И воображает, будто оно правительство, и выдает себя за правительство. А я возьму и уеду отсюда навсегда. И пропади пропадом все страны. Пусть делают что хотят! Я прямо так и сказал. И все это слышали.