Не герой - [37]

Рачеев целый час, не вставая с места, просидел над письмом. В его воображении проносился ряд тихих, спокойных, простых деревенских картин, и когда он очнулся и вспомнил обо всех своих впечатлениях последних дней, то ужаснулся при мысли о том, какая поразительная разница существует между этим и тем. «Это целая пропасть! — мысленно говорил он. — Там все просто, здорово и естественно, здесь все запутанно, болезненно и выворочено наизнанку! Зачем люди живут так мучительно, когда можно жить спокойно?»

XIII

В студенческие годы приятели дали Рачееву шутливую кличку «дамского духовника». В их кружке, как и во всяком кружке, были люди, игравшие роль романических героев и под шумок работы самоусовершенствования творившие романы с особами женского пола, которые, погрузившись в какой-нибудь тяжеловесный социально-экономический трактат или отдавшись какому-нибудь жаркому спору о возвышенном предмете, вдруг неожиданно для самих себя оказывались влюбленными по уши. Тогда возникали сомнения, недоумения, маленькие истории, необъяснимые сцены, недоразумения, и в результате выяснялось, что кто-нибудь обижен, кто-нибудь разочарован, чья-нибудь жизнь разбита. И почти всегда случалось, что героиня такого рода романического происшествия, чувствуя себя беспомощной, обращалась к Рачееву и открывала ему свою душу. Очевидно, в нем было нечто такое, что внушало доверие и желание открыться. Может быть, виновата в этом была особая простота, с которой он обращался ее всеми, как с мужчинами, так и с женщинами. Никогда в его тоне и во взглядах нельзя было заметить ничего такого, что походило бы на ухаживанье. Женщины, как и мужчины, видели в нем только приятеля, и не более; зато и в него никто не влюблялся, а он об этом нисколько не жалел.

Рачееву приходилось выслушивать исповеди самого разнообразного содержания, которые, однако ж, сводились к одному и тому же — к недоразумению. Он выслушивал очень серьезно, старался вместе обсудить, выяснить, успокоить, делая все это осторожно, мягко, и очень часто ему удавалось рассеять недоразумение, и за полчаса перед тем разбитая жизнь оказывалась нетронутой. Конечно, не все так счастливо кончалось, не все были недоразумения. Случалось, что в дело вмешивалось, с одной стороны, легкомыслие, а с другой — недобросовестность, тогда ему почти нечего было делать, как только успокаивать и утешать. Благодаря этому он с давних пор научился говорить с женщинами, а в особенности выслушивать их.

И когда он задал себе вопрос, почему Зоя Федоровна выбрала именно его для изложения своего «дела», его, только что приехавшего после семилетнего отсутствия, тогда как у нее здесь много знакомых и, по-видимому, немало поклонников, то ему невольно вспомнилось то время и он подумал, что и в этом случае не сыграла ли свою роль та черта; которая некогда приобрела ему кличку «духовника».

Он счел неудобным откладывать свой визит. Если у нее важное дело, то, вероятно, она с ним торопится. И вот в субботу, около одиннадцати часов, он уже был в седьмой улице Песков. На этот раз он обратил внимание на дощечку, прибитую у ворот, с надписью: «Зубной врач З. Ф. Ползикова. Лечение и вставление зубов. Кв. № 8».

— Я так и знала, что вы придете! — весело сказала Зоя Федоровна, открывая ему дверь.

— Почем же вы знали? Я мог и не прийти непременно сегодня!

— Нет, я чувствовала, что вы придете… И очень вам благодарна, очень!

— А скажите, Зоя Федоровна, может быть, у вас приемные часы?.. Там я видел уже вывеску…

Лицо Зои Федоровны приняло выражение недовольства и досады.

— Ах, не говорите мне об этом, не говорите!.. — воскликнула она с некоторой даже дрожью в голосе — Какие там приемы? Если за целый день придут два человека, то уж это слава богу! Да и кто пойдет на Пески, скажите пожалуйста, куда-то во двор, по узкой лестнице, к черту на кулички, когда на Невском красуются роскошные вывески, всякие лечебницы с мраморными лестницами, с бархатной мебелью и лепными потолками? Какие тут приемы? Садитесь же, пожалуйста! Видите, я устраиваюсь… Вот мои орудия пытки, вот кресло, к сожалению, остающееся свободным, а вот маленькая мастерская… Я ведь и челюсти умею делать… Ха, ха, ха!..

Рачеев хотел спросить, зачем же она поселилась на Песках, а не на Невском, но сейчас же понял, что этот вопрос будет излишним. Денег нет, средства плохи — ответ ясен.

— Ну-с, Зоя Федоровна, — сказал он, садясь в кресло, — я к вашим услугам, готов выслушать ваше дело!..

— Дело! Гм!.. Какой вы странный, Дмитрий Петрович! Какой вы странный. Вы вот не видались со мной семь лет, встретили меня в обстановке, которая должна показаться вам удивительной, и даже не спрашиваете, как это все случилось? Вы выслушали сказку, рассказанную вам Антоном Макарычем, и с вас этого довольно… Ну спросите же, наконец, с какой стати я сделалась зубным врачом? Ну?

— Я не считал себя вправе спрашивать об этом! — ответил Рачеев.

— Это странно! Кажется, мы с вами были приятелями… Вы даже кумом мне приходились…

— Эх, Зоя Федоровна, были приятелями! Что из того, что были приятелями? Все так меняется… За семь лет люди так способны перемениться, что и поверить трудно. Таков ли был Антон Макарыч, таков ли был Мамурин семь лет тому назад? Вот и вы тоже: семь лет назад вы так смотрели на вещи, а теперь почем я знаю, как вы смотрите!