Не буди ведьму - [16]

Арину так и подмывало сказать, что давно пора было, еще после того, самого первого раза. И не любовь это, и не жалость, а сплошной морок. Как же с этим вообще можно жить?! Но говорить она ничего не стала. Та горькая история давно канула в прошлое. Воскрешенные грозой воспоминания – вот единственное, что от нее осталось.

– Ленька погиб в тот же день, как я подала на развод, – сказала вдруг баба Глаша бесцветным голосом. – Слетел на стройбазовском грузовике прямо в Ведьмин овраг, машину разбил, сам насмерть…

Ведьмин овраг в Дымном Логе знал каждый. Место и в самом деле было недоброе. Крутой спуск заканчивался резким поворотом. Не проходило и полгода, чтобы кто-нибудь не слетал на этом повороте в глубокий овраг. Не помогали ни предупредительные знаки, ни отбойники. Знаки не замечали, отбойники сносили. Люди гибли…

– Вот так, не получилось мне стать разведенкой – стала вдовой. А слова, что он Леньке сказал, все не шли у меня из головы. Силы его на то хватило бы, чтобы Леньку со свету сжить. Вот и сжил. Из-за меня… Значит, грех и на нем, и на мне.

– А может, совпало? – предположила Арина. – Он же пил – ваш муж.

– Пил, – согласилась баба Глаша. – И за руль, бывало, пьяным садился. Да в тот раз он трезвый был. Трезвый, как стеклышко. Вот я до сих пор и думаю: как же так? И себя виню, и его ненавижу. Хоть бы зашел он тогда ко мне, хоть бы словечко сказал, чтобы я поняла… А он не зашел и не сказал. Значит, есть грех на душе.

За окном громыхнуло с небывалой силой, черное небо, точно копье, прочертила молния, и где-то на сей раз далеко, на линии горизонта, полыхнуло оранжевым. Ничего этого Арина видеть не могла, но точно знала: в лесу за Дымным Логом разгорается пожар.

Баба Глаша с трудом выбралась из-за стола, подошла к окну, уперлась ладонями в выщербленный подоконник, долго и напряженно всматривалась в темноту.

– Все как тогда, – прошелестел в тишине ее голос. – Завтра округа будет не только в тумане, но и в дыму. – Она отвернулась от окна, посмотрела на Арину, сказала едва слышно: – Умирает он. И детей у него нет. Ни сынов, ни дочек… А я до сих пор так и не поняла про него ничего, про ведьмака, ведьминого сына…

Арина тоже встала, принялась убирать со стола.

– Завтра. – В голос бабы Глаши вернулись командирские нотки. – Завтра все приберем, а сейчас давай я тебе постелю. Домой к себе ты все равно не попадешь, буря стихнет только к утру…

* * *

Ночью Арина так и не сомкнула глаз: прислушивалась к тому, как вздыхает и ворочается с боку на бок баба Глаша, поглядывала в темный провал окна, гадая, что там, на улице. Вспоминала…

Воспоминания походили на бетонную плиту, под их тяжестью она задыхалась. Воспоминания были хуже страха. К страху за последний год она почти привыкла, как привыкла жить вполсилы, с оглядкой. А вот заставить себя забыть или хотя бы не вспоминать так часто все никак не получалось. Стоило только расслабиться, потерять бдительность – тут же накатывала душная, смрадная волна, и в грязной пене ее Арине являлись видения…

Нитка речного жемчуга на морщинистой шее… Бельевая веревка на тонких запястьях… Спекшиеся от крови седые волосы… Широко открытые глаза… И в зрачках – не боль, не страх, а жалость и, может быть… укор.

Воспоминания превращались в угрызения совести в тот самый момент, когда перед внутренним взором появлялась еще одна, сама страшная картинка. Кухонный нож с тяжелой костяной рукоятью в дрожащей руке и черная зияющая дыра у самых ног. Из дыры этой веяло холодом и сыростью, как из свежевырытой могилы. Из нее каждую ночь вырывались воспоминания, чтобы, смешавшись со страхом, не давать покоя…

Было еще кое-что… То, что даже в кошмарах Арина старалась контролировать, не впускать в душу и свою жизнь. Разверстая клыкастая пасть, взгляд не звериный – человеческий. Чужая кровь на руках и ноже с наборной рукоятью, том самом, удерживать который нет никаких сил. А еще запах… страх, оказывается, тоже пахнет – кровью и мокрой шерстью…

Тот старик… Сказочник сказал, что мучений не было. Откуда ему знать, если даже она сама не знает, как такое случилось, как она позволила втянуть себя в это. И самое главное – он знал про волка! Он говорил об этом так… то ли с жалостью, то ли с равнодушием.

Равнодушие! Зачем жалеть незнакомую девицу, когда не жалко собственного пса, который верой и правдой служил столько лет, заменил родных и близких, а сейчас, возможно, умирал у ног хозяина!

А рассказ бабы Глаши как будто о другом человеке. Даже не верится, что Сказочник когда-то был молодым, таким… неистовым, страстным и сдержанным, запретившим себе любить даже собственного пса.

Лучше бы не запрещал. Может, тогда и не остался бы в ветхом доме один на один с немощным одиночеством, с умирающим псом вместо любящих родственников. Что он говорил? За все нужно платить? Это правда. Он платит. Баба Глаша платит, Арине же и вовсе вовек не расплатиться.

И с Евгенией нужно что-то решать. Знает ли она правду или просто блефует? Беда в том, что проверить это нет возможности, а вот у хозяйки возможностей полно, и Аринина судьба плотно вплетена в ее планы. Как беспечная муха вплетена в невесомую с виду, но смертельно опасную паутину.