Не бойся быть моей - [5]

Они взошли на крыльцо, и она принялась искать ключи. Антониос стоял рядом и ждал. Его присутствие явно сказывалось на Линдсей: она с удивлением ощутила, что руки трясутся и она не может вставить ключ в скважину. Дело было не только в его близости, все эти новости, что Антониос бросил ей в лицо, мешали сосредоточиться, заставляя снова и снова обдумывать предстоящие перспективы: возвращение в Грецию, встречу с родными мужа, необходимость разыгрывать из себя счастливую молодую жену, вечеринки и обеды, званые вечера, где она будет в центре внимания…

– Позволь, я помогу, – произнес муж внезапно, и, к удивлению Линдсей, голос его прозвучал мягко.

Взяв ключ из ее рук, он вставил его в скважину и повернул, а затем открыл дверь.

Пробормотав слова благодарности, она вошла в душную и пыльную прихожую отцовского дома. Странно было входить сюда с Антониосом – он никогда не видел, какой была жизнь Линдсей до встречи с ним.

Она включила лампы, осветив узкий коридор, в котором едва помещались книжные полки, прильнувшие к каждой стене, и на каждой громоздились книги. На полу их было еще больше, и стопки угрожали вот-вот рассыпаться, на столе не было свободного места от учебников и документов. Линдсей привыкла к этому интерьеру и перестала замечать беспорядок. Но сейчас вдруг ощутила неловкость, понимая, каким, должно быть, маленьким и неубранным кажется ее гостю отцовский дом.

Она направилась к лестнице.

– Пойду упакую вещи.

– Тебе помочь?

Удивленная такой заботливостью Антониоса, Линдсей повернулась к нему. С чего бы ему ее опекать?

– Нет, – ответила она. – Я справлюсь.

Антониос приподнял бровь.

– Ты уверена, Линдсей? Только что твои руки так тряслись, что ты не могла открыть дверь дома.

Она замерла, чувствуя, как кровь приливает к щекам.

– Может быть, это оттого, что ты сердишься на меня, Антониос, и я это чувствую.

Уголок его рта дернулся.

– А ты считаешь, я не должен на тебя сердиться?

Линдсей закрыла глаза, чувствуя, как ее охватывает усталость.

– Не хочу снова начинать спор. Мы ведь уже решили, что это бессмысленно. Я просто…

– Констатировала факт, – закончил за нее Антониос, и в голосе его явственно прозвучала ирония. – Ну конечно. Прости, что не могу разрядить обстановку.

Линдсей лишь покачала головой – она слишком устала, чтобы спорить.

– Прошу тебя, давай не будем препираться и оскорблять друг друга. Я лечу в Грецию, как ты и хотел. Неужели этого недостаточно?

В глазах его вспыхнул злой огонек, а к щекам прилила кровь. Он шагнул к ней и произнес:

– Нет, Линдсей, этого совершенно недостаточно. Но, так как я действительно просил от тебя только этого и ты, по-видимому, не можешь обещать мне ничего большего, мне придется довольствоваться тем, что есть.

Он посмотрел на нее долгим испытующим взглядом, и Линдсей услышала вдруг собственное прерывистое дыхание и биение сердца. Ей некуда было деться от его глаз, его презрения, и в ней самой закипал бессильный гнев. Куда делась та страсть, что объединяла их когда-то – когда все было совершенно иначе в их отношениях? Когда муж обнимал ее, заставляя ее парить в небесах от счастья. Когда она полагала, что любит его.

Антониос отвернулся, и она, вздохнув с облегчением, пошла вверх по лестнице.

Вытаскивая чемодан из кладовки, Линдсей старалась дышать ровно и медленно. Она сможет это сделать. Она должна – не оттого, что ей нужен развод, а потому, что она обязана Дафне. Ее мать отвернулась от нее, когда она была еще ребенком, и доброта матери Антониоса была для нее точно источник воды в пустыне.

Ступени лестницы заскрипели, и послышался голос мужа:

– Линдсей!

Антониос появился на пороге комнаты – широкоплечий, высокий, он точно раздвинул стены ее скромного жилища.

– Нам нужно торопиться.

– Я постараюсь побыстрей.

Она начала бросать вещи в чемодан, думая при этом, что в ее гардеробе вряд ли найдется что-то подходящее для вечеринок, которые придется посещать. Званые обеды, вечер в честь Дафны… Будучи самым крупным землевладельцем и бизнесменом в окрестностях, Антониос не пропускал ни одного общественно значимого события, и его календарь пестрил датами. И от жены он ожидал исполнения роли хозяйки поместья – а это означало организацию банкетов, способность непринужденно вести светскую беседу, быть очаровательной, сиять красотой и всегда быть рядом – вот только сам он частенько уезжал в командировки.

– Ты оставила много одежды у меня, – сказал Антонио.

В памяти всплыл гардероб в спальне и красивые вещи, что муж купил ей еще в Нью-Йорке, до возвращения домой. Линдсей и позабыла о них, а ведь они висят в шкафу, ожидая ее приезда, точно она никуда и не пропадала.

– Я принесу туалетные принадлежности, – произнесла она и направилась в ванную. По пути нужно было проскользнуть мимо Антониоса, и едва развернувшись в узком проеме двери, она ощутила аромат его бальзама после бритья и почувствовала легкое прикосновение его могучего тела к груди. На долю секунды ей захотелось броситься в его объятия, почувствовать жар его тела, тепло губ на своих губах, то чувство, что ты желанна и любима.

Антониос подвинулся, пропуская ее. Линдсей облегченно вздохнула и, быстро проскользнув мимо, закрылась в ванной комнате, раздираемая противоречивыми чувствами: радостью оттого, что все обошлось, и отчаянием от осознания, что подобный миг не повторится.