– Тогда почему бы тебе не вернуться в Грецию?
– Мое исследование…
– Не может подождать неделю? – бросил он, снова вспыхивая.
Неужели она не понимает, как жестоко и эгоистично себя ведет?
Даже сейчас, спустя шесть месяцев после отъезда жены, Антониос был поражен ее обманом – он ведь безоговорочно поверил в то, что она его любит. Хотя они тогда знали друг друга всего неделю – решение о браке было импульсивным, даже чуточку сумасбродным, но он ведь был так уверен в Линдсей и полагал, что тоже ее любит.
Каким дураком он был.
Она смотрела на него, бледная и несчастная.
– Неделя, – произнес Антониос, – всего семь дней. А потом мы никогда не увидимся.
При этих словах Линдсей вздрогнула, точно от боли, и он усмехнулся:
– Разве тебя не радует такая перспектива?
Она отвернулась, сжав губы.
– Нет, – произнесла она наконец. – Не радует.
Антониос медленно покачал головой.
– Я тебя не понимаю.
– Я знаю. – Она прерывисто вздохнула. – Ты никогда не понимал.
– И ты винишь меня?
Линдсей устало покачала головой:
– Уже поздно выяснять, кто прав, кто виноват, Антониос. Это так. Точнее, было так. Наш брак был ошибкой, как я тебе и сказала в письме и по телефону.
– Но ты так и не объяснила почему.
– А ты и не спрашивал, – резко ответила Линдсей, и Антониос нахмурился.
– Я спросил тебя тогда по телефону…
– Нет, – тихо ответила Линдсей, – ты не спрашивал. Ты лишь хотел знать, серьезно ли я это говорю, и я ответила «да». А ты повесил трубку.
Антониос пристально посмотрел на нее, сжав зубы так сильно, что заболела челюсть.
– Ты меня бросила, Линдсей, не я.
– Я знаю.
– А теперь ты хочешь сказать, что наш брак был ошибкой, потому что я не задал тебе нужных вопросов, когда ты меня бросила? Боже! Это же невероятно!
– Я ничего такого не имела в виду, Антониос. Я просто напомнила тебе, как все было.
– Тогда позволь и мне кое-что напомнить. Мне неинтересны твои объяснения. Все в прошлом. Единственное, что меня сейчас интересует, Линдсей, – это твое согласие. Рейс в Афины сегодня вечером. Если мы намереваемся вылететь на нем, нужно уезжать через час.
– Что? – Она посмотрела на него в изумлении. – Я еще даже не согласилась.
– Ты хочешь развод?
Линдсей посмотрела на мужа, горделиво вздернув подбородок, серые глаза ее были холодными.
– Не думай, что можешь шантажом вынудить меня согласиться, Антониос, – сказала она. – Я полечу в Грецию не оттого, что хочу получить развод, а потому, что хочу отдать дань уважения твоей маме, объяснить ей…
– Не думай, – оборвал ее Антониос, – что сможешь рассказать ей слезливую историю о нашем разрыве. Не хочу ее расстраивать.
– А когда ты намерен сказать ей правду?
– Никогда, – коротко бросил мужчина. – Ей недолго осталось жить.
Слезы вновь заблестели в глазах девушки, отчего те стали казаться серебристыми.
– Ты и впрямь думаешь, так будет лучше? Обмануть ее…
– Тебя и вправду так беспокоит перспектива обмана? Можно подумать, ты сама никогда…
– Я не обманывала тебя, Антониос. Я любила тебя – по крайней мере, тогда, в Нью-Йорке, пусть это и была одна неделя.
Антониос почувствовал себя так, точно его сердце остановилось при этих словах, и едва не приложил руку к груди. Его отец умер от сердечного приступа в пятьдесят девять. Может, и его ждет когда-нибудь та же участь? Но сейчас боль была не физической, а душевной. Но он решил прояснить ситуацию до конца:
– Что же было потом? Любовь прошла?
Он знал, что не следовало задавать подобных вопросов: ему должно быть все равно. Он сказал Линдсей, что время объяснений прошло, и так оно и было.
– Ладно, забыли, – бросил он. – Не имеет значения. Не важно, какую причину ты выберешь для визита в Грецию, главное – будь готова через час.
Линдсей посмотрела на него долгим взглядом – такая красивая, хрупкая, а ведь когда-то он мог прикасаться к ней, держать ее в объятиях.
– Хорошо, – тихо и покорно сказала она.
С трудом поборов импульс броситься к ней, Антониос отвернулся. Линсей собрала вещи и, не взглянув на мужа, молча выскользнула из комнаты.
На студенческий кампус гуманитарного факультета спускались сумерки. Линдсей шла мимо статных кирпичных зданий, позолоченных лучами угасающего вечернего солнца, не замечая их красоты, хотя в такие часы колледж по праву заслуживал звание одного из самых примечательных местечек на северо-востоке Америки. За ней, точно зловещая тень, следовал Антониос, и она ощущала его гнев и негодование.
Они миновали несколько учебных корпусов. Возле некоторых нежились на солнышке студенты, наслаждаясь последним октябрьским теплом. Колледж был в пригороде Нью-Йорка, и сюда только-только пришла первая прохлада, листья лишь начинали желтеть, но после долгого жаркого лета все с радостью встретили осень.
– Где ты живешь? – спросил Антониос.
– Через улицу, – тихо проговорила девушка.
Напротив в ряд стояли дома для преподавателей колледжа, обшитые вагонкой, покрашенные в яркие цвета и с крылечком, на котором стоял шезлонг или кресло-качалка. Линдсей любила сидеть вот так перед домом, наблюдая за людьми вокруг… Ее жизнь была неким подобием театрального зала, в котором она всегда была зрителем, не поднимаясь на сцену. Так продолжалось до встречи с Антониосом. Он словно разбудил ее ото сна, показал, что значит жить.
