Бабка Подколзина вышла наперерез из проулка, прошла два-три шага и подёргала Анастасию за конец полушалка:
— Чего замоталась-то? Погода, слава богу, утихает… А ты чего, кричишь никак? Глаза-то?
— От пыли, должно… — сказала Анастасия, отвернувшись.
— Пыль эта проклятая… Ерик-то за ночь опять затянуло, опять, видно, придётся очищать…
Анастасия крепче закутала лицо. Буря утихала, и ей казалось, что теперь уж ничего не будет в жизни такого страшного и трудного, чего не осилили бы люди, не перетерпели, не одолели — где руками, где холодным рассудком, терпением и надеждой на сыновнее счастье. «Теперь — все проще…» — опять подумала Анастасия.
— Из Новокубанки сосед приехал, — сказала бабка, с трудом поспевая за Анастасией. — У Первицкого этого… поля-то! Чистые, ни одной крупицы, говорит, не сдуло! Прикатали загодя, вот у них и порядок! А ещё — лесные полосы…
Анастасия слушала и не слушала бабку, смаргивая последние слезы. Смотрела на пыльные заборы, поникшие сады, заждавшиеся тёплых вешних дождей. Солнце млело в облаках, как яичный желток.
На дальнем перекрёстке, вокруг знакомой полуторки, колготились женщины, донёсся резвый Агнюшкин голос:
— Полезай, бабоньки, не жди последних! Живее!…
1969 г.
