Не ангел - [102]

У Джейми был день рождения, и с необычайной храбростью и решимостью он сообщил брату, что хочет видеть Роберта и Мод на обеде, который Лоренс устраивал в доме Эллиоттов. Лоренс тут же возразил, но потом, к удивлению Джейми, уступил. Он искренне любил младшего брата, и это было единственное здоровое чувство в его жизни.

— Мне это не очень интересно, — холодно заметил Роберт. — Эта сделка не имела ко мне никакого отношения. Что тебе очень хорошо известно.

— Ну как же, имела. Сделка была заключена с твоим братом. На деньги моей матери.

— Так точно. Это была сделка между твоей матерью и моим братом. Я в этом никак не участвовал.

— О, ради бога, — нетерпеливо сказал Лоренс, — не лови блох.

Роберт взглянул на него и подумал — к собственному удивлению, ибо был человеком мягким, — с каким бы удовольствием выпорол этого щенка. И тут же решил, что, попробуй он это сделать, ему это дорого обошлось бы. Лоренс был в великолепной физической форме: он занимался любительским боксом, в результате чего его длинное гибкое тело окрепло и выглядело весьма гроз но, хотя в нем не было ни грамма жира.

Лоренс был бесспорно красив: с зеленовато-голубыми глазами, золотисто-рыжими волосами и смуглой кожей, не совсем обычной для человека его склада. Теперь у него появился свой камердинер, отменно одевавший его в прекрасно сшитые костюмы и идеального кроя сорочки, украшенные сдержанными, но интересными галстуками. Его туфли, явно ручной работы, были слегка грубы, но очень дороги. На запястье он носил золотые часы, а на мизинце левой руки — кольцо с печаткой.

Это кольцо принадлежало его отцу. Всякому, кто готов был его выслушать, Лоренс говорил, что кольцо подарил ему Джонатан Эллиотт на смертном одре, велев никогда его не снимать. На самом деле кольцо находилось на хранении у Дженетт, и, когда она умерла, Лоренс вытащил его из ее ларца с драгоценностями и присвоил себе. Роберт об этом знал.

Роберту часто не терпелось обнародовать информацию о кольце, но такой поступок выглядел бы мстительным и мелким, и, как и многие прочие подробности об Эллиоттах, Роберт держал все в тайне.

— Лоренс, — сказал он теперь, — если есть что-то, что ты хотел бы сообщить мне о нью-йоркском отделении «Литтонс» или о чем-то еще, пожалуйста, говори. Потому что, мне кажется, нам обоим следует посвятить все внимание Джейми. Мы здесь ради него.

— Не знаю, сочтешь ли ты это существенным или нет, — начал Лоренс, — но, поскольку сорок девять процентов акций «Литтонс» перешли ко мне, я буду удивлен, если тебе это неинтересно. В настоящее время я намерен просто быть их держателем. Пока я не требую возврата денег и не рассчитываю на них. Но поскольку сумма весьма значительна, я хотел бы, чтобы она, по крайней мере, работала на меня, как и в любом другом предприятии.

— Это абсолютно… — Роберт замолк. Абсолютно нелепо, хотел он сказать, но какой смысл? Никакого. — Меня устраивает, — закончил он.

Голубовато-зеленые глаза посмотрели на него с каким-то удивленно-насмешливым выражением.

— Но ты же не имеешь к этому отношения, — заметил Лоренс. — Ты сам это только что сказал. Похоже, ты несколько смущен. В любом случае, если я все же решу потребовать свою долю, твой брат, несомненно, сообщит тебе. Какой стыд, что твоя дочь не имеет там доли! Она же Литтон, и все такое. Но… моя мать явно этого не хотела. Интересно, почему? Да, Роберт, ты прав, вернемся к празднованию дня рождения Джейми. Я с трудом верю, что ему уже шестнадцать. Кажется, он только недавно родился, и мои родители были так безгранично счастливы. Интересно, что бы сказал сейчас мой отец, если бы увидел нас обоих совсем одних на свете. Боюсь, он очень расстроился бы. Как ты думаешь, Роберт, а?

Дорогая моя!

Я все еще жив. Побит, весь в синяках, с разрезом вдоль предплечья, полученным в поединке с куском колючей проволоки, но это пустяки. Удача по-прежнему сопутствует мне. Прости, что так долго не писал, но мы были очень заняты. Великий прорыв продолжается. Мы наступаем на немецкие позиции, медленно, но верно, день за днем. Да, есть потери, и бои очень тяжелые, но нет сомнений, что мы наконец продвигаемся. Мы заняли несколько деревень и взяли огромное число пленных: почти 3500 человек только в первый день боя. Солдаты, что удивительно, не теряют боевого духа, и многие из них говорят, что никогда не чувствовали себя настолько готовыми к сражению. Нет сомнений, скоро немчура побежит со двора. Люблю тебя, моя дорогая, очень. Постараюсь вскоре написать более подробно.

Много лет спустя в своей знаменитой истории битвы на Сомме Оливер Литтон написал правду об этом мощном сражении, о «великом прорыве», о наступлении. О том, как Хейг[16] растратил огромное количество боеприпасов, лупя снарядами по пустым траншеям. Немцы, наблюдая с воздуха прибытие многотысячного подкрепления, строительство дорог, доставку орудий, амуниции и припасов, поспешно отвели войска от линии фронта. Написал о ярости, которую всколыхнул пропагандистский фильм, выпущенный правительством: немой фильм, полный немой лжи. На экране — массированный артиллерийский обстрел, наводящие ужас скопления орудий и ни одного трупа. Оливер Литтон рассказал, как Хейг отдавал приказы об одной атаке за другой — и это после первого дня сражения, 1 июля, когда англо-французская армия потеряла около пятидесяти тысяч человек убитыми. Рассказал, как командование заверило войска, будто артиллерийский огонь прорвет заграждения из колючей проволоки, хотя каждый солдат знал, что снаряды только сорвут проволоку и расшвыряют ее по земле, и наступающим придется путаться в ней, пытаясь прорваться. Литтон написал, как, вопреки мнению специалистов, Хейг использовал в этом сражении новое оружие — танк, он выставил на поле боя пятьдесят танков, из которых двадцать девять вышли из строя, даже не достигнув боевых позиций. Остальные танки завязли в грязи. Оливер написал, как солдатам отдали приказ покинуть окопы, что означало верную смерть, и он видел, как целые шеренги их закидывали руки под огнем пулеметов и падали наземь, чтобы уже никогда не встать, а на их место заступали другие шеренги, также обреченные на смерть. А в это время генералы за хорошим вином в теплых квартирах обсуждали ход военной кампании, пока их солдаты умирали в грязи, покрытые окопными вшами, пока они ползли по вязкой жиже к перевязочным пунктам, считая своим долгом оставлять драгоценные носилки для тяжелораненых. И еще он рассказал, что к ноябрю, когда объявили, что битва окончена и одержана великая победа, 460 000 британских солдат были убиты и ранены за отвоеванную территорию шириной менее десяти миль.