Не ангел - [103]

Но однажды дома в отпуске, сидя в гостиной на Чейни-уок, обхватив голову руками, потерянный и какой-то бесцветный от изнурения и страдания, он сообщил Селии кое-что еще. Как однажды утром, после ночного боя, едва держась на ногах от усталости и истощения, он отдал солдатам приказ покинуть окопы и выйти на линию огня. Вот поднялся последний человек, и Оливер вдруг обнаружил, что смотрит в небо, в серое пространство, где притаился грохот и ужас смерти, смотрит, буквально окаменев, не в состоянии двинуться. И вот тот последний солдат, сложная, мрачная личность по имени Бартон, оглянулся на него и сказал откровенно насмешливо: «Вы струсили, сэр?», и Оливер тут же засуетился, сбросил с себя оцепенение и выбрался наружу вслед за ним.

Но за ту секунду, пока он медлил, грохнул снаряд, оторвал Бартону руку, ногу и снес полголовы, а Оливер стоял, не в силах отвести взгляда от неба и понимая, что, если бы храбрость в тот миг не покинула его, этот снаряд попал бы в него, и сейчас он лежал бы и корчился в смертельной агонии. И Оливер сделал единственно возможное при данных обстоятельствах — пошел вперед, в серый ад, и храбро дрался, и видел, как другой его солдат остановился и, поравнявшись с ним, побежал рядом, словно подгоняя его в бой.

— Но, пока я жив, я буду помнить Бартона, буду помнить, что его убил мой страх. А должен был убить меня. И… — голос Оливера дрогнул, он попытался взглянуть Селии в глаза, но выдержал только секунду, — все, что я тогда чувствовал, была благодарность Богу, что этого не случилось со мной. А потом, той же ночью, я сел и написал вдове Бартона, рассказал ей, что ее муж погиб смертью героя, что он умер сразу, хотя на самом деле он жил еще несколько часов, если это можно назвать жизнью, в страшных муках… тогда как я должен был… сказать ей правду. — И Оливер беспомощно разрыдался.

— Нет! — воскликнула Селия, протягивая руку, чтобы обнять мужа, но снова отдернув ее, боясь коснуться такого страдания. — Нет, ты не должен был говорить правду. Что хорошего бы это принесло? Только усилило бы горе миссис Бартон, но мужа ей не вернуло. Господи, Оливер, ты так долго был храбрым, водил в бой солдат, что не должен корить себя за минуту слабости.

Но Оливер продолжал себя бичевать. Большую часть отпуска он провел один, в долгих прогулках вдоль берега или читая у себя в комнате, и даже отказался съездить в Эшингем повидать детей.

— Не заставляй меня, Селия. Я не в силах предстать перед ними, и бодриться, и рассказывать чудесные истории о доблести и славе на поле боя.

Дома он пробыл десять дней и только однажды спросил Селию о «Литтонс» и о том, как она со всем справляется. Они ни разу не были близки, и он ни разу не выразил никакого желания. Селия изо всех сил старалась быть терпеливой, не беспокоить мужа. Но когда серым февральским днем он уехал, села, глядя на реку, и долго размышляла о том, сможет ли их с Оливером брак выдержать такие страшные испытания.

Когда Оливер отправился во Францию, домой привезли Билли Миллера. Его, слава богу, не убили, хотя он часто того желал, особенно в первые страшные месяцы ранения. Вражеская пуля настигла его, когда он, вернувшись из ночного рейда, находился всего в нескольких ярдах от окопа, и сильно ранила в правую ногу. Несколько недель Билли провел в полевом госпитале, у него началась гангрена, и ногу ампутировали до колена.

Глава 13

— Ты ведь не пойдешь в армию? — На лице Джейми отразилось волнение, почти испуг.

— Нужно подумать, — ответил Лоренс. — Конечно, мне хотелось бы, как каждому мужчине. Кроме, разумеется, трусов. Но в данный момент об этом нет речи, учащихся колледжей не берут. Я могу попытаться осенью, но в любом случае зачислять будут людей опытных. Не думаю, что мне повезет.

То, что говорил Лоренс, было не совсем правдой, но Джейми не мог знать об этом.

— Слава богу, — сказал он и неловко улыбнулся брату. — Кажется, что война уже совсем близко. Знаешь, сегодня я видел толпу женщин в хаки, выходивших из дома на Мэдисон-авеню. Неужели они вступили в армию?

— Да нет. Но я слышал про них, это что-то вроде женского общества помощи военным. Они добровольно готовы выполнять определенную работу, здесь или там: водить машину «скорой помощи» или ухаживать за ранеными. Весьма похвально. Не вижу, чтобы наш почтенный отчим что-то делал для защиты страны, о которой он всегда говорит с таким чувством.

— Роберт? Не смеши меня, Лоренс. Ну как бы он пошел? Он же немолодой.

— Наивный ты все-таки, Джейми. Я совершенно уверен, что, если бы он вызвался добровольцем, работа нашлась бы и для него. Но он предпочитает отсиживаться дома. Впрочем, нельзя его в этом винить. Здесь, в конце концов, он в безопасности. Нужно влезть в его шкуру, хотя это и трудно. Убежден, трусость — свойство весьма непривлекательное.

Джейми с сомнением посмотрел на брата и занялся своими уроками. Но он никак не мог сосредоточиться. Этот разговор здорово взбудоражил его. Он стал думать о желании Лоренса добровольцем пойти воевать в Европу. Джейми боялся за Лоренса, которого, несмотря ни на что, очень любил. Потом опять эти нападки брата на Роберта, обвинения в трусости. Джейми хотел уважать Роберта — испытывал в этом потребность, — а не презирать его. И был совершенно уверен, что тот не трус. Но Лоренс тоже казался Джейми по-своему убедительным. Иногда Джейми словно блуждал по лабиринту чужих мнений, и каждый раз, когда находил выход, там оказывался Лоренс и разворачивал его в обратном направлении, так что тот снова терялся. Если бы, ах, если бы только была жива мама! Жизнь стала бы вновь так прекрасно проста.