Назови меня своим именем - [57]

упомянул его, я не смог устоять. Оно называется «Синдром “Святого Климента”». Должен признать – конечно, если стихотворцу дозволено так отзываться о результате своей работы – что оно является моим любимым. (Позже я выяснил, что он никогда не называл себя поэтом или свое творчество поэзией.) Потому что оно далось мне сложнее всего, заставило меня ужасно тосковать по родине, спасло меня в Тайланде, потому что объяснило мне мою жизнь во всей ее полноте. Я считал дни и ночи, держа в голове «Святого Климента». Мысль о возвращении в Рим прежде, чем я закончу стихотворение, пугала меня даже больше, чем недельная задержка вылета из аэропорта Бангкока. И все же, именно в Риме, не далее чем в двухстах метрах от базилики святого Климента, я нанес завершающие штрихи на стихотворение, которое, как это ни смешно, начал в Бангкоке целую вечность назад, как раз потому что Рим был от меня на расстоянии галактик.

Пока он читал стихотворение, я успел подумать, что в отличие от него, всегда избегал считать дни. Мы расстанемся через три дня, и всему, что у меня было с Оливером, суждено раствориться в воздухе. Мы поговорили о встрече в Штатах, о том, чтобы писать друг другу и созваниваться, но на всем этом лежал какой-то странный налет нереальности, от которого мы не спешили избавиться. Не потому что хотели оказаться застигнутыми врасплох, чтобы потом винить обстоятельства, а не самих себя. Просто не планируя будущего, мы как бы продлевали жизнь настоящему. Мы приехали в Рим в той же атмосфере недосказанности. Эта поездка была последней возможностью насладиться отдыхом и забыться, отложить проблемы на потом, продлить праздник. Возможно, не ведая того, мы устроили себе не просто короткие каникулы; мы совершили совместный побег с обратными билетами в разные концы.

Возможно, это был его подарок мне.

Возможно, это был подарок отца нам обоим.

Смогу ли я жить без его руки на своем животе, на бедрах? Не целовать и не трогать языком ссадину на его бедре, которая еще долго будет заживать, но уже без меня? Кого еще я смогу называть своим именем?

Конечно, будут другие, и другие после них, но желание назвать их своим именем в минуту страсти покажется вымученным, искусственным.

Я вспомнил пустой шкаф и собранный чемодан возле его кровати. Скоро я буду спать в комнате Оливера, положив рядом его рубашку, надевая ее во снах.

После чтения – новая порция аплодисментов, веселья, выпивки. Вскоре пришло время закрывать магазин. Я вспомнил о Марции и о том вечере после закрытия книжного магазина в Б. Таком далеком, таком непохожем. Какой нереальной она теперь казалась.

Кто-то сказал, что неплохо бы нам вместе поужинать где-нибудь. Нас было около тридцати человек. Кто-то другой предложил ресторан у озера Альбано. Моему воображению представился ресторан под ночным звездным небом, словно сошедший с иллюминированной рукописи позднего Средневековья. Нет, слишком далеко, сказал кто-то. Да, но ночные огни на берегу… Огни на берегу подождут до следующего раза. Может, лучше где-нибудь на Кассиевой дороге? Да, но это не решает проблему с машинами: их попросту не хватит на всех. Было же ведь достаточно машин. А что если нам сесть на колени друг другу, кто-нибудь возражает? Конечно нет. Особенно, если я окажусь между этими двумя красотками. Да, но что если Фальстафу придется сесть к ним на колени?

Машин оказалось только пять, и все они были припаркованы в разных боковых проездах неподалеку от магазина. Так как мы не могли отбыть сообща, то договорились встретиться где-нибудь у Мильвийского моста, и уже оттуда по Кассиевой дороге ехать до траттории, точное местоположение которой почти никто не знал.

Поездка заняла больше сорока пяти минут, но все-таки меньше, чем мы добирались бы до далекого Альбано, где ночные огни на берегу… Заведение оказалось просторной тратторией на открытом воздухе с клетчатыми скатертями на столах и противомоскитными свечами, расставленными там и тут между гостями. Было около одиннадцати часов вечера. В воздухе все еще чувствовалась влага. Она выступала на наших лицах и одежде, отчего мы выглядели измятыми и взмокшими. Даже скатерти казались измятыми и взмокшими. Но ресторан располагался на возвышенности, и время от времени вялый ветерок шевелил кроны деревьев, предвещая, что завтра снова пойдет дождь, но духота никуда не исчезнет.

Официантка, женщина лет шестидесяти, быстро сосчитав нас, попросила помочь составить столики полукругом, что незамедлительно было сделано. Затем она озвучила предлагающиеся нам блюда и напитки. Слава богу, что не надо решать самим, сказала жена поэта, потому что, учитывая, как он выбирает блюда, мы потратили бы еще целый час, и к тому времени у них на кухне закончилась бы еда. Она перечислила длинный список закусок, материализовавшихся как по команде, за ними последовали хлеб, вино, минеральная вода, frizzante и naturale[33]. Без изысков, объяснила она. Без изысков нам и нужно, откликнулся издатель.

– В этом году мы снова залезли в долги.

Очередной тост за поэта. За издателя. За владельца магазина. За жену, дочерей, никого не забыли?