Найти и обезглавить! - [20]

Ответ на свой собственный вопрос он нашел тут же, не сходя с места. Нога Баррелия приподнялась и с силой опустилась канафирцу на голову. Затем еще и еще. И так – с десяток раз, пока та голова не расплескала мозги по ковру и не стала напоминать раздавленный арбуз.

Я подумал было, что та же участь ожидает и второго головореза. Но к моменту, когда ван Бьер завершил свою экзекуцию, тот прекратил дергаться. А мозжить черепушку мертвецу, видимо, уже не доставляло монаху удовольствия.

– Баррелий! Я здесь, Баррелий! – воскликнул я, задыхаясь от радости. Такой неуместной среди луж крови и растерзанных тел. Но такой понятной и простительной для ребенка, который уже и не чаял встретить здесь хоть одного выжившего друга.

Пивной Бочонок вздрогнул и уставился на меня так, будто понятия не имел, кто я такой. Впрочем, его недоумение продлилось недолго. После чего настал мой черед удивляться, потому что реакция узнавшего меня монаха была вовсе не той, на которую я рассчитывал.

– Гляди-ка, а щенок-то живой! – проговорил он, разглядев меня в темном углу комнаты. – А я, признаться, решил, что ты тоже мертв, болтливый надоедливый книгочей! Эти вшивые псы… – Он сплюнул на труп ближайшего канафирца. – Эти псы никогда никого не щадят. Особенно детей. Потому что выжившие дети вырастают и начинают искать мести, а бахорам этого совсем не нужно.

Я понимал, что сейчас было не время чему-либо удивляться. И тем более было не время обижаться на грубости кригарийца. Но, несмотря на это, они все же неприятно резанули мне слух.

Впрочем, на такие порезы, в отличие от порезов канафирских сабель, я был готов не обращать внимания. Все, что угодно, лишь бы только монах не развернулся и не ушел, бросив меня здесь, среди трупов и других беснующихся вокруг канафирцев!

– Баррелий, что происходит? – прохныкал я. – Кто все эти люди? За что они убили моего отца?

– Да Гном бы их знал! Не задавай мне глупых вопросов, соплежуй, на которые я все равно не отвечу. Я сидел, выпивал, никого не трогал, и когда уснул, повсюду были мир и благодать. А когда проснулся, во дворце шла война, и кругом кишмя кишели орущие бахоры. А вопли этих тварей разбудят даже мертвого! И там, где они раздаются, не остается ничего кроме смерти, уж поверь!

Мне сразу бросилось в глаза, что с ван Бьером что-то не так. И когда я подошел к нему поближе, то понял, что именно не так. Да он же был в стельку пьян, и от него разило перегаром, как от винной бочки! Разве что его не качало из стороны в сторону, но это, видимо, потому, что он успел малость проспаться. И на твердость его руки вино не влияло. По крайней мере, два красноречивых доказательства этому я только что получил.

– Давай скорее уйдем отсюда! – взмолился я. – Отец… Отец велел мне бежать из дворца, но я не успел!

– Бежать? – Пивной Бочонок икнул и поморщился. – Устами молокососа глаголет истина! Бежать я редко отказывался, пусть даже за бегство мне никогда ничего не платили. Скажу так: хорошее бегство, оно завсегда лучше дерьмовой смерти, ибо… Хотя позвольте! А что это у нас тут поблескивает? Ну-ка, ну-ка… Ух ты, какой длинный и жирный червяк!

Внимание монаха привлекла та самая злосчастная цепь, которая этой ночью меняла хозяев, словно лобковая вошь – участников групповой оргии. Наклонившись, ван Бьер вынул этот знак принадлежности к Торговому совету из руки мертвеца, потом взял цепь двумя пальцами за конец и, прищурив глаз, оценил ее с видом человека, знающего толк в драгоценностях. Коим он мог и правда являться, учитывая, сколько разграбленных городов было у него на счету.

Я смотрел на Баррелия жалобно умоляющими глазами и не знал, что ему сказать. А он, перехватив мой взор, вдруг нахмурился, поцокал языком, а затем собрал цепь в пригоршню и с немного смущенным видом протянул ее мне:

– Вот, держи!

– Зачем она мне? – удивился я.

– А разве она принадлежала не твоему отцу?

– Нет.

– Хм… правда? – Смущение вмиг исчезло с лица кригарийца. На меня опять смотрел нахальный пьяница, который заявился на чужой пир и, пока его не погнали взашей, пытался вкусить как можно больше наслаждений. – Ну тогда я лучше придержу эту вещицу у себя, потому что дохлому бахору она все равно ни к чему. Да и тебе – тоже… А теперь пошли отсюда, а то я слышу какой-то шум, и он мне не нравится…

Я родился в этом дворце, провел в нем все свое детство и мог бы ходить по нему с закрытыми глазами. Что мне и захотелось сделать после того, как мы с ван Бьером вышли в коридор. Мне хотелось зажмуриться так крепко, как не хотелось этого даже тогда, когда отец впервые привел меня на площадь смотреть казнь. Увы, но сейчас я не мог отгородиться от окружающего меня ужаса так легко. И не только потому что повсюду рыскали враги. Просто идя с закрытыми глазами, я бы запинался за разбросанные повсюду вещи, обломки мебели и человеческие тела. И в итоге отстал бы от Баррелия, который двигался с оглядкой, но быстро, а я боялся, что он передумает и бросит меня на растерзание канафирцам.

– Хватит скулить! – прорычал он мне, не успели мы пройти и двух десятков шагов. – Если невмоготу, возьми в рот какую-нибудь тряпку и прикуси ее! И шевели ногами, а то плетешься, будто в штаны нагадил!.. Или что, правда, нагадил?