Найм - [32]

— Ну и зачем ты, боярич, за этого рабёныша голову подставлял? Кабы я не поспел — поломал бы тебя тот мужик. Как медведь — дурака. Или этот, сопляк драный, тоже, как твоя Любава, редкость великая — «лопушок к душе прикладывать»?

— Что поспел — помню, что мужика унял — спасибо. Так и должно быть, Чарджи. Так — правильно. Ты мне служишь, ты обо мне заботишься. А Прокуй этот… из него добрый кузнец получиться может.

— Да не быть ему кузнецом! Или ты не видишь — мелкий он, дёрганный. Толку с него… одни убытки будут. Да и не о том речь. Если ты так головой своей будешь всякое… всякую скотинку двуногую выкупать — без головы останешься. Придётся мне другого нанимателя искать.

— Так может, ты уже и присмотрел? Нового господина себе? Нет? Ну, тогда слушай. Кузнеца, такого, который мне нужен, здесь вообще нет. Не кривись — я знаю, что говорю. Мне гожего — на всю Русь — может, два-три. Ой-ой, не надо вскидываться. Я знаю: есть на Руси умельцы. Да только не в кузнечных умениях дело! А в умении — умения свои менять. И — в согласии делать это у меня в Рябиновке. Парнишка мне нужен. Крайне. Торг вести я не умею, что у меня в мальчишке нужда — на моём лице написано. Пошёл бы обычный торг — они бы цену поставили втрое-впятеро против обычной. И я бы заплатил. А чего? Или у меня серебра нет? И пошёл бы по городку звон: «ублюдок рябиновский — дурень, за всякую дрянь негожую — серебро горстями сыпет». А нам здесь жить, дела вести. Молву-то людскую не переломишь. Я что, дурак вроде Садко Новгородского, чтобы своей казной с городским торгом спориться?

Немедленно влез фольк, напоминая о постигшем Садко наказании. Где-то я это подхватил. В годы счастливого детства. Естественно, не в оперном, а в фольк-варианте:

«И вот Садко на дне морском

Сгребает попкой грязь.

И, потом обливаясь,

Поял его карась».

Ну, если сильно облитературить, то где-то как-то так…

— И ещё одно прикинь, Чарджи. Если я за какого-то мальчишку-рабёныша готов рёбрами своими рискнуть, то какую же цену я за тебя могу заплатить?

Чарджи удивлённо вскинул на меня глаза. Как-то такую ситуацию он на себя не примерял. Мы остановились на перекрёстке, я пытался отдышаться, держась за больной бок.

Глава 139

— Так что, Чарджи, будь осторожнее.

— ??

— Ежели с тобой беда приключиться, то мне ту беду разгребать придётся. Вон Акиму руки пожгли — посадника с тысяцким на кладбище снесли. А здешний «россомах» меня мало-мало в куски не порубал. Маленький я, расту я ещё. И сила моя растёт. Но — покуда ещё не выросла. Так-то можно бы и городок в дым перевести, и по речке этой кровищу пустить. Ежели с тобой что…

Чарджи ошарашенно смотрел на меня. И кто это сказал, что у степняков — глаза узкие? Вона как распахиваются.

— Чему удивляешься? Ты мне служишь, жизнь мне который раз спасаешь. Это — твоя служба. Попадёшь в беду — я тебя вызволять буду, свою голову подставлять. Это — моя служба. Посему и прошу: осторожнее будь, не попадайся.

Я чего-то не то сказал? Что он на меня так вылупился? Это ж, вроде бы, обычный родоплеменной или, там, феодальный принцип. Кажется, «патернализм» называется.

А, факеншит! Дошло. Он же на чужбине! Я ему — ни по роду, ни по племени… И как сюзерена он меня не воспринимает. Феодализм — одной клятвой службы не исчерпывается. Я для него, скорее, купец, который бойца в охрану нанял. Там взаимные обязательства другие — не кровные. ООО — чего-то там с ограниченной ответственностью. С сильно ограниченной. А я — не так. Как бы это растолковать…

— Если с тобой что случиться — защитить, спасти, может, и не смогу. Не успею или, там, сил не хватит. Не такой уж я и крутой. Не господь бог. А вот отомстить… С обидчиков твоих взыскать… Хрип им перервать… На цену не глядя… Сделаю. Ты — мой человек, часть души моей. Я тебя к себе в душу пустил. Голову положить, чтобы душу свою спасти… Это что — новость?

«Для своих — всё, для остальных — закон». Бенито Муссолини когда-то так определил сущность классического итальянского фашизма. Если это дополнить дружелюбно настроенным ко мне «государевым застенком», как у меня здесь со Спирькой получается… Для моей России — это не фашизм, это основа государственности в форме всеобщей коррупции. Как быстро естественные человеческие чувства товарищества и взаимовыручки переходят в разряд противоправных действий в демократическом обществе! Может, демократия — просто извращение? Зачем «демосу» — «кратия»?

Чарджи смотрел на меня недоверчиво. Будто я ему сказки сказываю. Ну, вообще-то, «да» — ломаю всю здешнюю систему привязанностей. Здесь-то в основе — род, кровное родство. Сын, брат, двоюродный брат, троюродный племянник… От степени родства — ценность человека, его статус. Пришлый может стать побратимом. Братом с ограниченными правами. Может стать зятем — сыном второго сорта. Остальные — прислуга, холопы, наёмники… Народ. Не члены рода. За них долга крови, долга мести — нет.

Только я и в прошлой жизни как-то иначе это чувствовал. Имущественно. Моё — моё. Человек, который составляет часть моей души — моё. Моё воровать нельзя. Догоню и придавлю.

Так, надо быстренько слезать с высокого стиля. А то я уже смущаться начинаю.