Найдется добрая душа - [4]

«Да, свет померк, сменился египетской тьмою», — сострил мысленно Никаноров, размышляя, как увязать жизнь процветающего колхоза с темными делами председателя. Взаимосвязи не обнаруживалось. Неприятнейший частный случай, решил он и подумал о том, что придется протелеграфировать в редакцию, попросить продления командировки и впрягаться в изнурительное расследование подшиваловских дел. Все это было сложно и не очень приятно, однако его не отпугивало: Никаноров любил свою работу и умел ее делать. Но он опасался, нужен ли сейчас такой материал. Дважды за месяц их газета разоблачала жуликов. А кто же честно работает? Где успехи? Его как раз и послали, чтобы отразить успехи.

Он представил, как бывший однокурсник, а теперь заместитель главного редактора Гребцов выслушает его, усмехнется своими умными глазами из-за очков в золотой оправе и скажет:

— Старик, я не вижу здесь проблемы. Подумай сам: ну, появился еще один жулик. И что? Поднимать шум на всю страну?

Гребцов, конечно, предложит этот материал направить в прокуратуру. И тем самым закроет путь к немедленной и наиболее действенной помощи Иванову — через газету.

Но Никаноров хорошо знал профессиональные вкусы и пристрастия Гребцова, его «пунктики», как их называли редакционные остряки. Гребцов, например, не уставал напоминать им азбучную истину: чем больше читательских писем попадает в газету, тем лучше ее работа с массами. Особенно же любил он печатать письма коллективные.

Иванов смотрел на Никанорова круглыми голубыми глазами, ждал ответа. И Никаноров ответил медленно, будто вразумляя:

— Давай, Васильич, сделаем так. Ты напиши в редакцию обо всем этом деле. Хорошо, если под письмом будет не только твоя подпись, а еще нескольких колхозников. Чем больше людей подпишут, тем лучше. Обо всем расскажи подробно — и о свиньях, куда и как их незаконно сбывали, о лошадях, почему их поуменьшилось, о домах, которые он своим дочерям в городе понастроил. Ну и обо всем остальном. Вот тогда я специально прилечу, и мы его схватим за руки. И тогда уж я постараюсь все, что надо, сделать. Договорились?..

Иванов улыбнулся — нет, не улыбнулся, а, пожалуй, усмехнулся, — как-то странно пожал плечами и еще раз внимательно взглянул на своего лейтенанта, словно раздумывая — можно ли на него положиться. Лицо Никанорова, бритое, загорелое, с гладкой без морщин кожей, открытый, как и прежде, взгляд, успокоили Иванова: не должен бы подвести…

Он стал прикидывать: кто еще подпишет письмо? Обиженные Подшиваловым люди — все народ нестоящий, захребетники, тунеядцы, базарники. Иванов их презирал. Не к ним же идти за подписями… Да, Подшивалов не такой дурак, чтобы путного человека делать своим врагом. Все умаслены. Вот хотя бы на днях, спросил Иванов племяша Леху Веретенкина, почему тот возмущается потихоньку, а куда следует не сообщит.

— Что я, сам себе паразит? — ответил Леха. — Я сам себе не паразит. И никто себе не паразит. Избу новую обещал, как женюсь. Телку, считай, выделил. Да по мелочи не обделяет…

И его, Иванова, тоже поначалу задабривал Подшивалов, когда почуял, откуда проклюнуться может беда.

Раскинув умом, Иванов все же наметил, кого привлечь в союзники. Набралось человек восемь, которые не испугаются открытого боя.

— Вот, вот, — одобрил Никаноров соображения Иванова. — Так и действуй, Васильич. Чтобы не один ты, а коллектив выступил.

Дарья подала чай в белых фарфоровых кружках, чинно поставленных на блюдца, пшеничные пироги с морковью, творожные шаньги, прозрачно-тягучий мед в алюминиевой миске. И все приговаривала:

— Да вы кушайте на здоровьичко. У нас не то что в городе, свое, не покупное.

Потом Никаноров снова заговорил об их давней военной жизни, вспомнил какого-то Котенева из штаба полка, которого Иванов забыл намертво. Оказалось, этот Котенев и подпортил все дело с орденом для Иванова.

— Бог с ним, — махнул рукой Иванов, опять устремивший внутрь себя страдальческий взгляд. Что-то снова заболело-закололо у него в животе. — Не в могилу же с собой ордена-то брать, — закончил он невесело.

— Вообще-то оно так, — согласился Никаноров, но тут же возразил: — А все-таки орден и получить приятно, и в праздник надеть. Мы с тобой как-никак заслужили!

Дарья постелила чистые простыни, принесла стеганое одеяло на оранжевой подкладке:

— Отдыхайте. Тут вам покойно будет.

Никаноров вышел на крыльцо. Было темно, тихо, деревня спала. В освещенное окно бились ночные бабочки, пахло молодой травой, вздыхавшей в хлеву коровой. Подумалось: напиши он вот так — «пахло вздыхавшей коровой», — Гребцов непременно вычеркнет да еще назидательно скажет: вздохи запаха не имеют. А вот пахнет же!..

Никаноров глядел на далеко открытое звездное небо и в этой первозданной тишине ощутил вдруг смутное беспокойство. Не лучше ли сразу взяться за помощь Иванову?

Если бы Никаноров мог знать, чем окончится вся эта история, он, безусловно, поступил бы так, как подсказывал внутренний голос. Но, убедив себя, что выход найден самый правильный, вернулся в избу.

Утром Никаноров уехал. Из райкома пришел за ним «газик», Дарья уже у машины подала ему холщовый узелок. Там оказалась двухлитровая банка меду, пшеничные с черемухой пироги, еще теплые.