Найдется добрая душа - [3]

— Понятно, — сказал Подшивалов. — Только, может, удобней вам будет на моей квартире?

— Нет, нет. Спасибо, — поспешил отказаться Никаноров, достал из машины чемоданчик, перекинул на руку шуршащий плащ и, едва отошли, спросил:

— А ты, значит, с тех пор все по конной части трудишься?

Иванов рассказал, что после войны долго председательствовал вот в этой своей деревне. Когда же колхоз укрупнили, стал бригадирам здесь же, в бригаде, самой дальней от центральной усадьбы. И только недавно перешел в конюхи, силы уже не те.

— А как дети? С тобой живут?

— Разлетелись давно. Сын в городе, механиком. Дочки тоже там. Уже внуков шестеро. А у вас-то семья большая?

— Две девчонки. Да малы еще: в пятом и третьем классе, — ответил Никаноров и вдруг спросил: — Слушай, ты помнишь Хихича? Из взвода управления, разведчик.

Как же Иванову не помнить этого Хихича? Отчаянный был!..

— В Ростове встретил его. Все такой же. В милиции служит. А твой Алферов в Иркутске, директор финансового техникума.

— Смотри-ка! — удивился Иванов. — Высоко летает…

Вспоминая однополчан, они подошли к добротной избе. В горнице было прохладно, пахло вымытыми полами, яловой кожей, сыроватой известкой — наверно, хозяйка побелила печку. Запахи были чужими, лишь кожевенный смутно напоминал Никанорову шорно-седельную мастерскую в их полку. Туда батарейный старшина время от времени посылал Иванова латать конскую амуницию.

— Помаленьку шорничаешь?

— Приходится. Молодых к этому делу не шибко привадишь.

— Что ж так?

— Ковырять шилом кому интересно? Хомут не мотоцикл. Да вы, товарищ лейтенант, располагайтесь, отдыхайте. А я хозяйку сбегаю поищу.

Никаноров повесил пиджак на спинку тяжелого самодельного стула, осмотрелся. Два портрета висели над старой деревянной кроватью с пирамидой подушек. Иванов, молодой веселый здоровячок; рядом — чем-то похожая на него женщина в мелких кудрях, завитых, должно быть, в районной парикмахерской. Портреты отражались в зеркале желтого трехстворчатого шифоньера и смотрели на Никанорова будто издалека.

В сенях послышались шаги. Дарья вошла, первой поклонилась, сказала:

— Здравствуйте, как величать вас по батюшке-то не знаю. Все лейтенант да лейтенант, говорит Васильич. С дороги умыться, поди, желаете? Васильич, проводи-ка их!

Никаноров, раздетый до пояса, умылся холодной, из колодца, водой, растерся льняным полотенцем. Он ощутил бодрость и легкость в своем поджаром, волей случая пощаженном пулями и осколками теле. Все в этом здоровом теле, как и в душе его, сейчас радовалось жизни и встрече с человеком из дорогого ему военного прошлого.

У Иванова же от ледяной воды — он сполоснул только руки — заныли застуженные, больные суставы, обожгла, припекла, уж в который раз, какая-то лихоманка внутри, но тут же отпустила.

— Что сморщился? — участливо спросил Никаноров. — Зубы, что ли, болят?

Иванов постарался бодро улыбнуться: нет, мол, какие там зубы, все в порядке. Но Никаноров уловил страдальческую тень в его глазах. По многим наблюдениям он знал — такие глаза бывают у людей, снедаемых постоянными болями. Однако расспрашивать не стал, постеснялся.

5

В горнице они сели за круглый стол, покрытый клетчатой клеенкой. Дарья наставила тарелок с вареными яйцами, свиным салом, сметаной, подала домашнюю бражку в двух канцелярских графинах, пол-литра перцовки.

Едва выпили за встречу и помянули убитых однополчан, Иванов тонко подвел разговор к колхозным делам, к подшиваловским безобразиям. Подшивалов, человек в колхозе случайный, присланный года два назад из города, тянул колхозное добро без зазрения совести. Но делишки свои обделывал чисто, ревизоры находили документы в порядке.

— Вот мерзавец! — воскликнул Никаноров, но подавил гнев и произнес устало, с явной досадой: — Выкладывай, Васильич, все подробно. И, пожалуйста, по порядку.

Он достал блокнот, развинтил авторучку с золотым пером, стал записывать, задавать вопросы.

— А документы в правлении ты видел?

— Да они на выстрел меня к документам не допустят. И документы сделают шито-крыто.

— Хуже дело. А кто из колхозников подтвердить сможет?

— Нашлись бы люди. Побоятся только, их разжечь сперва надо.

— Значит, ты один?

— Один не один…

Никаноров бросил свое золотое перо на блокнот.

— Что же это творится, Васильич? Колхоз ваш в районе передовой, даже в области на виду. У всех достаток. А председатель сволочь, оказывается, и расхититель. Как увязать все это?..

Последний вопрос Никаноров высказал раздумчиво, обращаясь к самому себе. Иванову же показалось, что лейтенант не верит ему или, как многие другие, не хочет встревать в это дело.

Однако он ошибался.

Как журналист, Никаноров постоянно ощущал себя человеком, который призван бороться с теми, кто вредит обществу. Кроме того, он не забыл фронтовые пути-дороги и внутренне сразу же устремился на помощь старому солдату.

Но были у Никанорова свои трудности. Дело в том, что послали его, как говорят газетчики, за материалом положительным. И за десять дней командировки успел он такой материал собрать. Он объехал колхозные бригады, побывал на концерте в новом клубе, осмотрел все хозяйство. Над крышами торчали телевизионные антенны, многие птичницы и доярки приезжали к фермам на велосипедах. Все это прекрасно укладывалось в очерк «Свет над сибирским селом».