Наветренная дорога - [19]

― Около трех миль по реке. Не так далеко. У меня как раз лодочка оттуда. Помоги­те мне управиться с гуаро, и мы сможем поехать.

Пако вошел под навес и стал рассматривать висевший на столбе мешок из сизаля.

― У тебя есть черепашьи яйца? — крикнул он Хорхе.

― Bastante[41], — ответил Хорхе. — Alla en la bolsa[42].

Было приятно слушать, как он произносил испанские гласные.

Пако сунул руку в мешок, вытащил несколько яиц и принялся за еду, а Хорхе по­вернулся к стоявшему в самолете бидону с гуаро. Он развязал веревки, вынул сто­фунтовый бидон из кабины и, прежде чем я успел помочь, поставил его на плечо, прочно удерживая одной рукой. Другой рукой он поднял футляр с моей фотоаппара­турой, постель и связку бананов, которую я положил на землю.

― Остальное я заберу… — сказал я. — Вы сумеете со всем этим справиться?

Хорхе нашел вопрос смешным и весело захохотал; затем с оттенком сарказма от­ветил:

― Надеюсь, сэр…

Я подошел к Пако, чтобы попрощаться, и спросил, сможет ли он захватить меня обратно примерно через неделю. Он сказал, что я могу быть спокоен. Мы пожали друг другу руки, и я пошел вслед за стариком. Пройдя примерно восьмую часть мили по узкой тропинке, мы добрались до пальмовой лачуги Хорхе, возле которой среди ветвей старого дерева манго жужжали пчелы и в тени спали две собаки. Позади лома текла река, темная и спокойная. У мостков под огромным деревом стояли две лодки: одна исправная, а другая сгнившая, полная воды листьев и головастиков.

Хорхе положил мою постель на середину исправной лодки и велел мне сесть свер­ху. Поместив бидон в низкой носовой части, он занял свое место на корме, оттолкнул лодку, и мы двинулись по реке сквозь свесившиеся в воду ветви деревьев и лиан. Вскоре пересекли быстрину, вошли в затишье длинной береговой дуги и заскользили по глянцевитой черной воде. Только мерные удары и всплески весла, которым греб старик, нарушали тишину.

Вблизи устья берега реки были низкими и ровными заросшими травой и косматы­ми мангровыми деревьями. Дальше вверх по течению появились пальмы манака и хьюискойла, а еще дальше начался настоящий дремучий лес с большими деревья­ми, склонившимися над кромкой воды; они были обвешаны лианами или насмерть опутаны ползущими вверх растениями. Все сильнее и сильнее я стал ощущать осо­бенности карибской реки. Дорога от устья реки до деревни занимала не более полу­часа, но и этого было достаточно, чтобы вспомнить все тропические реки, на которых я когда‑либо побывал, и воскресить в памяти цепочку долгих дней, проведенных в челноках, непрерывно гонимых вверх по течению чернокожими гребцами.

Я убедился в том, что даже самые мельчайшие подробности не исчезают из памя­ти: ни запах прибрежного леса, ни бесцельно снующие стайки молоди морской щуки, останавливающейся только затем, чтобы веселья ради перемахнуть через плывущие ветки; ни серебристые отблески молодых тарпонов, плывущих посередине реки; ни снежная белизна гизбрехтовского ястреба; ни удивительное повсеместное сходство водяных птиц, ни яркость оперения колпиков, обитающих в районах Карибского моря. Выпи, большие бакланы, разные цапли, дергачи и куриные напоминали мне их сородичей во Флориде.

Я вспомнил, как однажды свалилась в воду большая игуана, сидевшая высоко на дереве, где она обгрызала молодые побеги, мне показалось также, что голос большого с желтым хохолком попугая, живущего возле текущих в низинах рек, похож на громкий и хриплый крик горного длиннохвостого попугая.

Пока я размышлял о том, как правильно описать крик живых существ при их клас­сифицировании, из прибрежных кустов вылетел зеленый зимородок размером мень­ше воробья и перелетел через реку, тараторя на своем смешном языке, столь похо­жем на знакомую трескотню нашего северного зимородка.

Хорхе не принадлежал к числу разговорчивых людей, и меня это радовало. Его внимание было приковано к не требующей больших усилий гребле, а меня занимали мысли о совершившемся возвращении в тропики. Обжигающее солнце стояло высо­ко, и вода сверкала, как обсидиан; дул слабый, настойчивый бриз.

Хорхе вел лодку в узкой прибрежной полосе тени. Вдруг я заметил, что ритм гре­бли нарушился. Оглянувшись, увидел, что Хорхе пристально рассматривает берег в том месте, где над водой в густой заросли хьюискойлы виднелось отверстие, похо­жее на штольню. Он указал мне на него, и я сразу вспомнил, как выглядят лежки та­пиров на берегах рек.

― Горная корова… — сказал Хорхе. — Они редко встречаются так низко, возле са­мых рек.

Вскоре он положил весло на планшир и тихо меня окликнул:

― Посмотрите сюда, сэр!

Хорхе ухватился за ползучие растения, свесившиеся с ветви, на которой сидела украшенная гребешком ящерица. Это был василиск — зеленый, как салат, с яркими глазами самец, около четырнадцати дюймов в длину.

― Испанцы называют его Хесукристо! Иисусом Христом. И знаете почему, сэр?

Я отлично знал, но спросил, и Хорхе был очень доволен.

― Потому, что это животное ходит по воде. Смотрите на него внимательно.

Он дернул за ползучие растения, василиск перепрыгнул на другую ветку и уставил­ся на Хорхе своими глазами–бусинками. Больше ничего не произошло. Хорхе явно огорчился: ящерица не оправдала его ожиданий.