Наверно это сон - [12]

На обратном пути к своему стулу он посмотрел на коробку с календарными листками на коленях у Давида.

— Что это? — в его голосе было едва заметное удивление. — Это с календаря?

— Да, — Давид поднял на него тревожные глаза, — я их собираю.

— Прошедшие дни? Зачем они тебе? Рисовать?

— Нет. Просто собираю.

— Гм-м! — он неприятно фыркнул. — Если бы я прожил столько дней, сколько ты, я бы о них и не заботился. Когда ты проживешь с мое... — он остановился с коротким смешком, клюнувшим, как маленький молоточек, — ты узнаешь, что имеют значение только те дни, которые впереди.

Давид пытался скрыть негодование из страха, что Лютер опять обвинит его в сходстве с отцом. Ему хотелось, чтобы Лютер ушел. Но тот зачем-то кивнул и, улыбаясь, посмотрел на часы.

— Тебе пора спать. Уже больше восьми.

Давид сложил безделушки в коробку и спрятал ее.

Ты умеешь сам раздеваться?

— Да.

— Сначала сходи пописай, — продолжая улыбаться, посоветовал он. — Как мама это называет?

— Она говорит "номер один"

Лютер усмехнулся.

— О, она уже немного выучила английский.

После уборной Давид пошел в свою спальню, разделся и натянул пижаму.

Заглянул Лютер.

— Все в порядке? — спросил он.

— Да, — ответил Давид, забираясь в постель.

Лютер прикрыл дверь.

Темнота была другой без матери. И люди тоже выглядели другими.

6

Мать унесла скатерть в спальню, и оттуда послышалось, как скрипит дверца шкафа. И вдруг:

— Ай-ай-ай, он забыл его! — она вышла со свертком в руках. — Подарок для них. Он ушел с пустыми руками, — она села на стул. — Нужно не забыть отдать ему завтра. Или он вспомнит и вернется.

Мысль, что Лютер может вернуться, не понравилась Давиду, и он отбросил ее. Он давно ждал этого вечера, чтобы остаться наедине с мамой. Отец ушел в театр.

Она сняла чайник с плиты и налила кипяток в мойку. Потом посмотрела на него.

— Ты наблюдаешь за мной так, — сказала она со

смехом, — будто я выступаю с сеансом черной магии. Я всего лишь мою посуду.

И после паузы: |

— Тебе бы хотелось иметь маленького братика? — спросила она хитро. — Или маленькую сестренку?

— Нет, — холодно ответил он.

— Это было бы хорошо для тебя, — продолжала она, — ты бы мог смотреть еще на кого-нибудь, кроме своей мамы.

— Я не хочу ни на кого смотреть.

— У твоей мамы было восемь братьев и сестер, — напомнила она ему, — одна из них может скоро приехать, одна из моих сестер, твоя тетя Берта. Ты был бы рад?

— Не знаю.

— Она бы тебе понравилась, — заверила его мама. — Она очень забавная. У нее рыжие волосы и острый язычок. И нет такого человека, которого она не смогла бы изобразить. Хотя она не очень толстая, летом пот льется с нее потоками. Я не знаю, почему это так. Я видела мужчин, которые так потеют, но женщин — никогда.

— У меня здесь мокро летом, — он показал на свои подмышки.

— Да, и у нее тоже, — сказала мать с особым ударением. — Ей один раз сказали... но ты никогда не видел медведя?

— Видел в книжке. Там было три медведя.

— Да, ты говорил мне про них. Так вот, в Европе есть цыгане. Цыгане — это мужчины и женщины, такой темный народ. Они скитаются по всему миру.

— Зачем?

— Им это нравится.

— Ты меня спросила про медведя.

— Да. Иногда цыгане водят с собой повсюду медведя.

— А они едят овсянку? — последнее слово он сказал по-английски.

— Что это такое?

— Учитель сказал, что это овсяная каша, которую ты даешь мне по утрам.

— Да, да. Ты говорил мне. Но я не уверена. Мне кажется, это что-то похожее на яблоки. Но раз твой учитель говорит...

— А что делает медведь?

— Медведь танцует. Цыгане поют и бьют в бубен, а медведь танцует.

Давиду это понравилось:

— А кто его учит?

— Цыгане. Они так деньги зарабатывают. Когда медведь устает, люди бросают деньги в бубен... Так вот, я говорила тебе про тетю. Кто-то сказал ей, что нужно подкрасться к медведю сзади и потереть руки об его шкуру. И тогда она перестанет потеть под мышками. И вот однажды, когда медведь танцевал...

Она замолчала. Давид тоже расслышал шаги за дверью. Через секунду кто-то постучал. Раздался голос.

— Это я, Лютер.

Она открыла дверь, вскрикнув от удивления. Лютер вошел.

— Я совсем потерял голову, — сказал он, оправдываясь, — забыл свой подарок.

— Какая досада, что вам пришлось возвращаться, — сказала она сочувственно. — Вы оставили его в спальне, — она протянула ему сверток.

— Да, я знаю, — ответил он, кладя сверток на стол. Он посмотрел на часы: — Боюсь, что теперь слишком поздно идти туда. Я доберусь не раньше девяти, и сколько я смогу посидеть там, час?

Давида разозлило то, что Лютер сел.

Лютер распахнул пальто и нерешительно, но вместе с тем озабоченно смотрел на мать Давида. Его глаза блестели и были беспокойнее, чем обычно. Давида снова поразила резкость черт его лица.

— Снимите пальто, — предложила мать, — здесь тепло.

— Если вы не возражаете, — он стянул пальто с плеч. — Теперь мне некуда спешить.

— А они не будут беспокоиться, если вы не придете?

— Нет, они знают, что мой черный час еще не настал, — засмеялся он, — пожалуйста, продолжайте свою работу. Я не хочу вам мешать.

— Я просто мыла посуду, — сказала она, — уже все, кроме этих горшков.

Она взяла с маленькой полки над раковиной красно-белую жестянку с мыльным порошком, насыпала его в горшок и стала, наклонясь, тереть тряпкой.