Наука под гнетом российской истории - [6]
… Итак, мы будем изучать социальную историю российской науки, т.е. бытие нашего ученого сообщества в разные исторические эпохи [23]. Между тем еще совсем недавно историю науки понимали только как историю научных идей, отдавая тем самым дань ее интернациональному характеру. При таком подходе полностью смазывалась так называемая «деятельностная система» получения научного знания, непосредственно связанная именно со спецификой национальных условий. Основная задача социальной истории науки - не только понять “изобретение знания, детерминируемого обществом в данный исторический период” [24], но и связать саму возможность получения нового знания с конкретным историческим моментом и с ценностными ориентирами государственных институтов, неизбежно подстраивающихся под исторические реалии.
Хорошо бы при этом не забывать закономерности, подмеченные Э.Н. Мирзояном: во-первых, политические и социальные проблемы в обществе возникают существенно быстрее, чем их способна ассимилировать наука; во-вторых, в тоталитарном обществе личность у власти способна в корне изменить любые научные прогнозы и отбросить цивилизационный процесс вспять; в-третьих, процессы, вызревающие в обществе, в итоге идут значительно быстрее, чем предметное знание о них, и, в-четвертых, новое научное знание всегда намного опережает массовое сознание общества [25]. Все это, вместе взятое, конечно, создает определенные познавательные трудности, однако сам анализ историко – научной проблематики оказывается при этом более ёмким.
Для социальной истории науки основная коллизия из чисто научного пространства переносится в социально-историческое и материализуется в виде противостояния ученого и власти. История при этом оказывается сугубо «человеческой», даже личностной.
Ученый по самой природе своей деятельности всегда раскрепощен и даже личная его несвобода как члена несвободного общества во многом компенсируется свободой его сознания. Именно способность к познанию делает человека более свободным, поднимает его в собственных глазах и одновременно повышает планку свободы общества. Коли оно ориентировано на этот процесс, то развитие науки ускоряет его. Если нет, то клапаны свободы быстро перекрываются, и наука продолжает чахнуть под колпаком власти. Однако в любом случае именно власть в широком – а не только институциональном – смысле слова оказывается решающей силой, воздействующей на науку.
Важно понять, что наука – это производство не только знания, но и сознания, которое делает фасад общества более личностным, ибо развитие личности – это развитие одновременно и духовных основ общества, а, в конечном итоге, эволюция и самого общества. Поэтому получается, что наука и только наука является важнейшим культурологическим средством развития общества [26].
И.Б. Новик считает, что всеобщим законом духовной жизни человечества, действовавшим через властные государственные институты, всегда было: одно навязать, другое запретить. И лишь к концу ХХ столетия стали понимать его пагубность: если только навязывать и запрещать, то сама реальность в конце концов отвернется от людей [27]. Стали понимать и другое: опасность и простую невыгодность для человечества тоталитарных режимов. Космос открыл глаза людям: сколь мала Земля, сколь хрупка Природа и сколь вредоносны для нее бездуховные человеческие со-Общества в тоталитарном обличье. Они существуют как полностью закрытые системы, бесконтрольно глумящиеся не только над людьми, но и над природой. Амбиции локальных владык расхлебывает затем вся Земля.
Все это достаточно серьезно, ибо тоталитарные режимы бывают жизнестойкими, когда чисто политический тоталитаризм органично соединен с тоталитарным миросозерцанием человека. Наиболее последовательно это проявилось в многовековой истории России. Максимализм русского человека, его тягу к Абсолютному Н.А. Бердяев связывал с глубинной, подчас неосознаваемой его религиозностью. Это, конечно, так, ибо поклонение Абсолютному без деформации сознания человека может быть только религиозным. А коли так, то русский человек невольно как к Абсолютному относится и к продуктам человеческого разума, его сознание так устроено, что он внутренне всегда готов воспринять их как Абсолютную истину. Поэтому религиозное поклонение в России всегда органично сочеталось с идолопоклонством [28].
Любое общество устроено таким образом, что оно как покрывалом накрыто пленкой духовности и культуры. Под ней – то, что Дж. Фрезер назвал “глубинным пластом дикости” [29]. Толщина этого пласта всегда обратно пропорциональна толщине культурной пленки. Коли она слишком тонка, то любые общественные подвижки с легкость ее разрывают, миазмы дикости вырываются наружу и создается впечатление, что страна в одночасье отбрасывается на много веков назад. Если же верхняя оболочка достаточно прочная, то никакие внутренние катаклизмы ее не прорвут, глубинная дикость не выплеснется наружу и, успокоившись, страна будет развиваться дальше.
