Летом-то домовые сверчки, выходя жить на улицу, поют во весь голос: в городе какого-нибудь заядлого «артиста» слышно за два-три квартала, в деревне — еще дальше. Громко и без устали, как заводной, скрипит сверчок возле занятой щели. Напуганный, смолкает и прячется в нее, но не надолго. Днем молчит, а как только приходит ночная тишина, концерты возобновляются. И у всех до рассвета — один-единственный «номер». Но это однообразие, по-моему, никогда не раздражает, не утомляет и не надоедает.
В какой квартире услышишь ныне пение сверчка? Нет такой. А в годы моего детства чуть ли не в каждом втором городском доме был свой хранитель домашнего уюта. Но не выдержали сверчки бытовых ядов, которыми травили не их, а моль, тараканов, мух и клопов. К сожалению, химия, которая и по сей день не может совладать с этими захребетниками и паразитами, со сверчками разделалась мигом.
Они исчезли из наших домов и квартир, но благоденствуют в нежилых помещениях и зданиях. Получилось, как в сказке с Говорящим Сверчком (только там друг дома не от химии, а от обиды ушел). И живут теперь «скрипачи»-изгнанники в условиях, которые, с нашей точки зрения, райскими не назовешь.
Первого сверчка после пятнадцатилетнего перерыва я вновь услышал в одной из московских аптек зимой. Начало 1956 года было морозным. Холод крепко держал в колючих лапах и дикую природу, и маленькие деревеньки, и большие города. Даже днем еле хватало дыхания и терпения, чтобы пройти квартал от угла до угла, и люди без надобности заходили в магазины, на почту, толпились в вестибюлях кинотеатров. И я как-то вечерком на полпути от метро до дома заскочил перевести дух в аптеку и, разглядывая рисунки лекарственных трав, сквозь шарканье ног, приглушенный гул и щелканье кассы услышал знакомые звуки: в уголке негромко пиликал старый знакомый, невидимка-сверчок. Желание выходить на мороз пропало, и, уже отогревшись, я вспомнил, как у нас, и у наших соседей, и у их соседей тоже вечерами пиликали такие же сверчки. Спать они не мешали, но к утру дом выстывал, и они смолкали, напоминая, что пора печи топить.
Потом, после этой встречи в аптеке, я стал во многих местах прислушиваться: не запиликает ли? И действительно, нередко давал он о себе знать. Однажды сверчок помог мне скоротать в ожидании летной погоды долгую ночь в зале аэропорта. В январе, когда на работу приходилось выходить затемно, я сначала слушал песенку синицы около фонаря, а потом на минуту заглядывал в хлебный магазин, где под окном пиликал неутомимый сверчок. Есть такой «домовой» чуть ли не в каждом теплом подвале. Каким-то образом проникают сверчки в парные русских бань, где, устроившись под полком, поскрипывают себе под звучный перехлест березовых веников. Бодро поскрипывают, словно подзадоривая тех, кто в этом нестерпимом жару не может высидеть более десяти минут: «рраззз-рраззз-рраззз…», мы, мол, отсюда сутками не выходим, и усы у нас не вянут, а вы только бегаете туда-сюда, туда-сюда. И в тепле живут, и сытно — листьев от веников хватает.
Рассказываю я однажды о банных сверчках, а один из моих слушателей говорит: «У хлебозавода они и на улице скрипят». Это в середине зимы! И не поверил, а пошел. Хожу вдоль заводской стены, снег под ногами поскрипывает, и — никаких сверчков. Куда им в такой морозище, в один миг усы и лапки отморозят! А вернувшись домой, вспомнил, что сверчки — артисты ночные. И вечером у той же стены меня встретило размеренное «крри-крри-крри…». Медленно-медленно подкрадываюсь к тому месту, с которого звучит живой голос, и вдруг лицо чувствует, как от кирпичной старинной кладки явственно веет теплом и приятным запахом свежего хлеба. На ощупь нахожу тонкую трещинку, которая змеится сверху до самой земли. Через нее теплый воздух поступает изнутри на улицу. Заводские печи не остывают ни на минуту, и сверчок жил тут припеваючи: внутри ему всегда находилась щепотка мучной пыли, а петь он выходил на свежий воздух.
В ту же зиму я уже сам отыскал еще одного смельчака. Его пиликанье слышалось весь декабрь из подвального окна. Но когда начались снегопады, он спрятался куда-то поглубже и вновь подал голос только в начале апреля. А когда пришло лето, сверчок покинул спокойный, но сыроватый и ставший прохладным подвал и переселился на стену дома. Он нашел в ней щель по душе и как добросовестный сторож каждую ночь бодрствовал на сонной улице: все, мол, спокойно!