Научная журналистика как составная часть знаний и умений любого ученого. Учебник по научно-популярной журналистике - [32]

Ирония истории – в данном случае это скорее просто ирония жизни – состоит в том, что пример, приведенный Сноу, работает против него. Второй закон термодинамики гласит: при сохранении постоянной величины энергии энтропия, то есть мера беспорядка, в замкнутой вселенной постоянно возрастает. Иными словами, энергия стремится рассеиваться, и в результате с неизбежностью во вселенной наступает максимум энтропии, так называемая тепловая смерть, когда все объекты имеют одну и ту же температуру, а так как их очень много, а энергии мало, то температура эта вынужденно очень низкая. Когда эта новая научная идея была осознана многими грамотными людьми, это явилось ударом для прогрессистов.

«Популярные журналы в словах и рисунках описывали последние часы нашей цивилизации, дрожащей под ледяным дождем остывающей солнечной системы; вопрос, который задавали себе древние – погибнет ли наш мир в огне или в потопе, – был снят научным фактом: он погибнет под толщей льда… То самое упадочничество, что Сноу подметил в моральных фибрах гуманитарной культуры и ставил ей в вину, как оказалось, невозможно полностью понять без обращения к истории его любимого второго закона термодинамики». Это еще одна ремарка Грэхема Бернетта.

Получается, что наука и искусство тесно связаны, хотя кажется, что они противоположны друг другу.

Науки и гуманитарная культура давно танцуют непростое па-де-де, в котором ни один из партнеров не является постоянно ведущим, как сказал еще один умный человек, чье имя я запамятовал.

А еще один человек большого ума, чье имя известно любому биологу, Эрвин Чаргафф, американский биохимик австрийского происхождения, написал в одной из своих многочисленных рецензий на замечательную научно-популярную и автобиографическую книгу «Двойная спираль» Джеймса Ватсона и Фрэнсиса Крика, где они рассказывают о своем открытии структуры ДНК:

«Существует фундаментальная причина, в силу которой научные биографии представляются тривиальными. «Тимон Афинский» не мог бы быть написан, а «Авиньонские девицы» не могли бы быть нарисованы, не будь на свете Шекспира и Пикассо. О многих ли научных достижениях допустимо сказать подобные слова? Мы почти можем утверждать, что, с небольшим числом исключений, не человек творит науку, а наука творит человека. И то, что А делает сегодня, Б, В или Г, безусловно, смогут сделать завтра».

Поскольку я не считаю, что строгая логика в изложении материала есть абсолютное достоинство и единственный способ найти путь к пониманию у читателей, я позволю себе здесь небольшое отклонение от столбовой дороги.

В своей книге «Эйнштейн, Пикассо» Артур Миллер пытается доказать, что Пикассо были известны математические и философские идеи, которые привели Эйнштейна к созданию специальной теории относительности. Более того, что его полотно «Авиньонские девицы», часто называемое историками искусства первым крупным произведением кубизма и вехой в развитии современной живописи, было написано под влиянием этих теорий. Конечно, это не тот Артур Миллер, чье имя связано в общественном сознании с Мэрилин Монро. Он не автор «Смерти коммивояжера», а физик и историк науки, человек, который окончательно развеял миф о том, что будто бы не Альберт Эйнштейн, а Анри Пуанкаре создал специальную теорию относительности. Он, однако, признает, что Пуанкаре разработал математический аппарат для описания хаотических явлений и очень близко подошел к созданию специальной теории относительности. Но, очевидно, Пуанкаре в отличие от Эйнштейна не сумел в достаточной мере вырастить в своем сознании Научного Журналиста, который сумел бы объяснить ему истинный смысл его собственных работ и перспективы, открываемые ими. Любопытно, что Пуанкаре испытал себя на ниве популяризации науки – он опубликовал в 1902 году рассчитанную на широкий круг читателей книгу, в которой были такие слова: «В Природе нет абсолютного пространства… Не существует и абсолютного времени». Но это и есть главная мысль специальной теории относительности, опубликованной в 1905 году Эйнштейном, который, как выяснилось, читал научно-популярную книгу Пуанкаре.

Артур Миллер утверждает, что ту же книгу буквально проглотил и некто Морис Принсет, тогдашний приятель Пабло Пикассо, который и поведал художнику о наиболее волнующих идеях, изложенных в книге Пуанкаре, в то самое время, когда писались «Авиньонские девицы». «Этой своей картиной Пикассо сделал для искусства в 1907 году почти то же самое, что Эйнштейн сделал для физики в 1905-м», – писал один искусствовед, имевший некоторые знания и в области естественных наук. Объяснение, которое дает этому факту автор книги «Эйнштейн, Пикассо», вкратце сводится к простой мысли: оба они, ставшие иконами нынешней культуры, стремились в самой полной мере изучить следствия, вытекающие из новых представлений о времени, пространстве и их измерениях, в то время как люди, начавшие эту работу одновременно с ними, остановились на полпути.

Таким образом, противопоставление науки и искусства начинает казаться слегка искусственным и надуманным. Становится очевидным, что эти оба вида людской деятельности основываются на творчестве и открытости новому. У них много точек пересечения и их интересы во многом совпадают. Прекрасной иллюстрацией тому может служить гравюра Эшера «Относительность», выбранная зрительным эпиграфом к этой главе. Подобно людям на гравюре, идущим по одной и той же лестнице, но по разным сторонам ее ступеней, наука и искусство всегда движутся рядом, в непосредственной близости, несмотря на тот факт, что векторы их «силы тяжести» направлены в разные стороны. Если проанализировать это произведение искусства более глубоко, то гипотеза о том, что специальная теория относительности и кубизм имеют одни корни или, во всяком случае, одни источники, не будет казаться такой уж странной.