Научиться быть ведьмой - [40]

По лицу скользнула кривая усмешка. Картина мести будоражила, доставляла физическое удовольствие. Со вчерашнего вечера профессор перестал стыдиться своих откровенно жестоких мыслей, он считал, что имеет на них право. Он полагал, что любой отец, переживший потерю сына, имеет право на самую глубокую ненависть и на самую жестокую месть.

Но неожиданно сын оказался жив. Жив! Он сам позвонил отцу. Это было странное чувство. Проститься с тем единственным, кто тебе по-настоящему дорог, упасть в бездну по имени Безысходность, из которой нет выхода, в которой нечем дышать, и вдруг — снова глоток свежего воздуха. Но выдох всё равно был с привкусом горечи. Мир вокруг не хотел становиться таким, каким был до страшного дня. Что-то в Матвее Тимофеевиче сломалось навсегда, что-то изменилось в его естестве в худшую сторону. Жажда мести осталась неутолённой, она по-прежнему жгла внутренности и выедала мозг. И Матвей Тимофеевич решился.

Он шёл быстро, насколько мог. Движения сделались уверенными и чёткими, что никогда не было свойственно грузному профессору. Через пять минут Матвей Тимофеевич уже был возле цели своего марш-броска, ветхой крошечной постройки, такой же старой, как и её владелец. Профессор поднялся на крыльцо и постучал в дверь.

— Входи, толстяк! — послышалось изнутри. — С чего это ты решил, что можешь позволить себе опоздание?

— У меня была причина, — стараясь придать голосу услужливую интонацию, пропел Матвей Тимофеевич, заходя в помещение.

— Интересно-интересно, — хмыкнул тощий хозяин строения, — что за причина? Нашёл информацию?

— Почти…

— Не юли, — злобно сверкнув глазами, перебил собеседник.

Он встал с видавшего виды кресла и, подойдя поближе к гостю, который перетаптывался на пороге с ноги на ногу, гаркнул:

— Ну?

— Я не знаю, где её искать, но знаю того, кто её похитил, — промямлил в ответ Матвей Тимофеевич.

— Да ну? — скрипуче рассмеялся старик, — и кто же он?

— Один из твоих давних партнёров…

— Вот как, — лицо старика перекосил звериный оскал, — значит, нож в спину. Что ж — это на него похоже. Кстати, откуда тебе известно?

— Он пытался меня шантажировать, и проговорился, что следил за мной в ту ночь.

— Надеюсь, тебе хватило ума не проболтаться, на кого ты сейчас работаешь? — подозрительно прищурился хозяин.

— Конечно! — торопливо выпалил Матвей Тимофеевич.

— Это хорошо, — кивнул старик и снова вернулся в своё потёртое кресло, которое приняло в объятия костлявого хозяина с жалобным скрипом.

— Поступим так. Будешь у нас двойным агентом, — старик притворно рассмеялся. — Слышишь, толстячок, двойным агентом. Справишься?

— А куда ж ты денешься, — не дав ответить, продолжил он. — Да ты не бойся. С тобой и твоим щенком ничего не будет, пока ты со мной. Я люблю работать чисто. Обойдёмся без жертв, если сделаешь всё как надо.

— Сделаю, — подобострастно кивнул профессор.

— Твоя задача подыграть прохвосту. Пусть думает, что ты согласился на него работать. Доложишь мне потом, что он хочет от тебя. Ну, и не забывай главного задания, — старик понизил голос до зловещего шёпота, — найти информацию.

Матвей Тимофеевич вышел на улицу с улыбкой на лице. Он был доволен своей актёрской игрой. План по стравливанию двух крыс запущен. Точнее, первая его часть. Теперь необходимо было посетить второго крысёныша. А дальше они всё сделают сами. Нужно будет только вовремя отскочить в сторону, чтобы не оказаться меж двумя дерущимися зверьми. Гораздо приятнее будет наблюдать за схваткой ядовитых клыкастых грызунов-мутантов со стороны.

Глава 16. Рассказать, чтобы смириться

Вероника зашла в свою комнату, сбросила на ходу куртку и, плюхнувшись на кровать, уткнулась лицом в подушку. Она не плакала. Слёз не было. Слёзы — это слишком просто… Она думала, что уже смирилась. Что боль не будет снова так безжалостно рвать на части, выворачивать наизнанку, выкручивать натянутые нервы.

Она думала, что смирилась… Смирилась?! Разве можно смириться с тем, что папы и Алеси больше нет. Хоть когда-нибудь можно будет с эти смириться? Как? Как с таким можно смириться?!

Нельзя было произносить это вслух. Если сказать вслух, значит — услышать эти страшные слова снова. Молчать… Надо молчать, тогда боль жжёт только изнутри. Не может вырваться наружу, не будет увидена никем, не опалит ещё сильнее отражённая от кого-то другого.

Зачем Вероника сказала Никите, что отец умер? Она давно не говорила никому. Она научилась уходить от ответа. А ему рассказала. И он понял. Понял, что не нужно ничего спрашивать. Не нужно утешать. Не нужны всякие там «соболезную», «сочувствую». Он просто молча проводил Веронику до двери её комнаты, и, не говоря ни слова, удалился. Это лучшее, что он мог сделать. Может, поэтому она ему и сказала — чувствовала, что будет молчать.

Прошло несколько минут. Бесконечных невыносимых минут, когда горечь утраты жгла огнём так, как в первый раз. Как в тот день, когда Вероника узнала о непоправимом. Но постепенно отчаянные безысходные мысли сменились тихой грустью, и Вероника почувствовала, что на глазах проступают слёзы. Слёзы — это хорошо. Слёзы дарят облегчение.

— Поплачь, деточка моя, поплачь, — всегда говорила добродушная сморщенная от преклонных годов и пережитых перипетий прабабушка, когда маленькая Вероника, обхватив старушку за шею, делилась своими детскими бедами. — Поплачь. Будет легче.