Natura bestiarum - [66]

— Но хоть что-то ж в голове отложилось.

— Что-то отложилось, но за точность изложения я не отвечаю, не обессудь. Наши мозголомы на эту тему говорят что-то такое: когда оборотничество передается от отца к сыну — передается по крови. Как, знаешь, это бывает у людей, — пояснил охотник, изобразив умиленное лицо: — «ой, а глазки-то папины!»… Обыкновенно это так. Папины глазки, зубки и хвостик. А вот когда от вервольфа рождается обычный человек — тут все сложней, тут высокие материи. Наследование отпечатывается не в крови, а где-то там, — он махнул ладонью над головой, — как родовое проклятье, которое ведьмы накладывают. Копится там, бурлит, а когда подходит время зачать дитятко — выплескивается, уже в натуре. Ты все понял?

— Да, — кивнул Курт, и охотник поморщился:

— Это хорошо, потому что сам я не понял ни черта.

— Это часть образа — строить из себя непроходимого вояку дурней собственного меча? — поинтересовался он укоризненно. — Все ты понял. Просто, если погрузиться в эту тему сполна и задуматься над всем, что тебе известно, можно ведь дойти в своих размышлениях и до того, что в голову полезут неприятные мысли. К примеру, о том, что существо, с которого ты срезал клок шкуры себе на воротник, ничем от тебя не отличается — только способностью, доступной ему не по личному выбору, а по рождению, то есть, помимо его воли. Что, попади он в нужное окружение в свое время, все в его жизни могло сложиться иначе.

— Снова проповеди о сострадании к тварям? Брось. Зря. Не пройдет; не со мной. Что там им полагалось по рождению — не знаю, но по жизни они мразь. И твои мудрствования об окружении есть не более чем все те же теории, а по-моему, в них это заложено — в крови, там, не знаю, или в духе, или на тонких планах, или еще где, но заложено. Не могут они жить иначе. Видел когда-нибудь ручного волка?.. Я видел. Он будет сидеть у ноги, есть с руки, спать у твоей постели, грызть твоих врагов, но все равно останется диким зверем, жаждущим крови, драки и смерти. Даже если ты возьмешь из помета двухнедельного волчонка и выпоишь его, как родная мамаша, молочком, выкормишь с малолетства — все это в нем проснется рано или поздно. И эти — такие же. Хочешь, чтобы я вслух сказал, что не они в этом виноваты? Да ради Бога. Но мне на это глубоко начхать, потому что они опасны — для меня, моих близких, друзей, да и просто для первого встречного, который не сможет от них отбиться. Они опасны — и я от них избавляюсь. Нам просто нет места в одном доме, а дом этот — мой. Стало быть, и уйти должны они. Я ясно выразился?

— Где ты видел ручного волка? — не ответив, спросил Курт, и охотник запнулся, глядя на собеседника растерянно. — Я спрашиваю — ручного волка где ты видел?

— У одного из наших, — ответил Ван Ален оторопело. — Нашел волчонка и натаскал; в работе помогает… К чему это?

— Ты его убил?

— Кого?

— Волка своего приятеля-охотника. Ручного, но все равно дикого, который жаждет крови. Ты прирезал его?

— Ты это к чему?

— Ты его гладил по загривку, — сам себе ответил Курт. — Кормил, если разрешали. Нахваливал клыки, шерсть и хватку. Поворачивался к нему спиной и пошел бы с ним на операцию, если б случилось работать в паре с тем охотником. Итак, Ян, из твоих обличительных речей и моих проповедей делается лишь один вывод: да наплевать, кто есть кто и склонность к чему копошится в его душе. Главное, чтобы он поступал должным образом — как тот волк, никого не трогая и принося даже, в этом конкретном случае, некоторую пользу. И уж тут тебе возразить будет нечего.

— Я тут вспомнил, — не сразу отозвался Ван Ален, глядя на него с подозрительностью. — Что-то ты упомянул о стригах, среди которых попадаются славные парни… Знаком лично?

— Это имеет значение?

— И вот еще что — не так давно, меньше пятка лет назад, само существование зондергрупп Инквизиции, подготовленных к борьбе с тварями, было тайной, а тут уже они не скрываются, ты во всеуслышание называешь имя их шарфюрера…

— Ну и что, — передернул плечами Курт. — Что еще ты о нем знаешь? Имен всех прочих я не упоминал, найти их невозможно, выйти на их семьи или их самих нельзя, их количество никому не ведомо, а Келлер… Просто Келлер. Отличный вояка и просто хороший человек. Для тебя, как и для всех прочих, он так и останется безличным именем.

— А на вопрос о стриге отвечать не стал, — заметил Ван Ален; он вздохнул:

— Поверь мне, и среди тех тварей есть люди. Есть те, что пытаются себя переломить. Есть те, что выходят утром во двор, когда это не получается. Убивают своих, спасая жизнь людям.

— Продолжая при этом питаться людской кровью.

— Брось, — отмахнулся Курт, — уж в вашей-то среде лучше, чем где бы то ни было, должно быть известно, что для насыщения стригу требуется пара-тройка стаканов раз в пару недель; не смертельно. И ты удивишься, узнав, сколько на белом свете добровольных donor’ов. Среди девиц особенно.

— Ты знаком лично, — подытожил охотник уверенно. — Я же не видел таких, кто поступал бы подобным образом. Чтобы — как тот волк, были безопасны для окружающих… Ну, и Бог с ними, с кровососами, сейчас не о них речь. Я даже готов признать, что с теми ребятами все куда сложней — те хотя бы помнят, как когда-то были нормальными. Вервольфы же были такими всегда, даже когда не знали об этом; природой, инстинктом чувствовали. Это уже из личного опыта: по сведениям, что удавалось собрать, по отзывам соседей, если удавалось отыскать, где они живут — с самого детства вервольфы отличаются вздорным и склочным характером, они нетерпимы, агрессивны и враждебны. Говоря проще, в ответ на «сам дурак» они разбивали нос, а за разбитый нос убивали.