Наташа и Марсель - [82]

— Елизавета Ивановна Алексеева.

На левой стороне жакета у нее были прикреплены пять рядов орденских планок, справа отсвечивал эмалью гвардейский знак.

— Вы тоже в Париж? — спросила Нина Николаевна Чернышева.

— Нет. До Берлина. Дела у меня там — еще с войны. Да вам это ни к чему…

— Мы не фронтовики, — обиженно сказала Нина Николаевна. — Но мы — партизаны!

На широком лице Елизаветы Ивановны засветились большие серые глаза:

— Партизаны — тоже гвардия! Только лесная. На Минщине я вместе с ними воевала…

— И мы на Минщине…

В купе зашла третья попутчица. По-хозяйски огляделась и велела:

— Давай, зятек!

Чернявый мужчина втащил здоровенный чемодан на колесиках. За ним внес чуть меньший и — тоже на колесиках — клетчатую сумку.

— Езжай к семье! — распорядилась попутчица. — Да чтоб по дороге, от дома — никуда! А то приятелей у тебя много…

Пока обживалось купе, Нина Николаевна вышла в коридор, и вскоре вагон запел звонкими детскими голосами:

Ой березы да сосны,

Партизанские сестры,

Партизанские сестры мои…

— Молодец, Соловушка. Сразу общий язык с детьми нашла. Это у нее запросто получается, — удовлетворенно заметил Чернышев.

Под песню и тронулся в путь пятнадцатый скорый, он же «Восток — Запад — экспресс».

— Кто он? Где работает? — спросила о Чернышеве попутчица и, узнав, что в министерстве, усмехнулась: — Тогда понятно, почему его жена в пожилом возрасте с детьми поет… Я бы при таком муже двадцать пять часов в сутки пела!

— А ваш супруг чем хуже? — поинтересовалась Александра Михайловна.

Ростом попутчица была высокая, фигурой — нескладная и неженственная. На мясистом, закаменевше-неподвижном лице у нее как-то отдельно жили проворные и лукавые глаза. Как скоро выяснилось, на слово попутчица была тоже проворной.

— Мой супруг? — поморщившись, переспросила она. — Во-первых, его уже нет. Давно умер. А во-вторых, и от живого мне радостей было с заячий хвост. На фронте, командиром разведроты, в самое пекло лез: в рубцах и дырявый был, как решето. Полдома ему отписала мать, вот и польстилась я сдуру на его трухлявую жилплощадь. В мирной жизни мой Сторожихин тоже поперед всех лез, а чтобы в дом достаток нести, этого он не мог. Двоих детей мне оставил и умер. А больше охотников брать меня в жены не нашлось.

Да, — спохватилась попутчица. — Давайте познакомимся: Анна Денисовна. Заслуженный ветеран войны. Героическая бабушка — так меня все называют.

Слева, где объемистую грудь Анны Денисовны прикрывало добротное шерстяное платье, в такт дыханию позвякивали три медали. Правая сторона платья, от плеча к поясу, была забронирована кольчугой значков и знаков.

— Поезд с места тронулся, аппетит утроился. Давайте перекусим, — предложила Анна Денисовна. После того как попутчицы от ужина отказались, она затребовала чаю, развернула сверток с бутербродами и взялась за трапезу. Ела и говорила она много: — Вот вы, Елизавета Ивановна, человек тоже заслуженный, но разве для себя получили все, что заслужили? Молчите? А я знаю — не все! Ох, не все… Поэтому я с сорок пятого по сей день за свое воюю. Сначала детям, как выросли, устроила жилье. Потом на них свою развалюху как дачу переписала, себе отдельную квартиру выбила. Потом телефон: я их жалобами закидала — сдались. Пенсию опять-таки выхлопотала максимальную, на легкую работу потом устроилась. И тут борюсь: то премиальные подкинут, то путевку в санаторий. Праздничные дефициты в магазине получаю за покойного мужа-инвалида. Не зря, выходит, я на войне воевала! И не задаром! Наверное, только дети да блаженные верят, будто счастье на кого-то свалилось. Это кирпич на дурную голову может свалиться, а счастье — каждый по-своему и для себя его добывает!

Поужинав, Анна Денисовна аккуратно завернула оставшиеся бутерброды и спрятала сверток в сумку. Молчание попутчиц ее не смущало, и она продолжала ненасытно говорить:

— Внук у меня — мальчик ласковый, добрый — в отца. Жизнь его еще ничему не научила… Хожу к нему в школу, рассказываю о подвигах на войне. Молоденькая учительница там говорила: «Вот какая у тебя героическая бабушка!» И в заводской многотиражке мои воспоминания напечатали, вот они, почитайте!

Алексеева, не надевая очков, просмотрела газетную заметку и поинтересовалась:

— А где воевала?

— В блокадном Ленинграде, потом в Прибалтике — доколачивали окруженную группировку. Я детям рассказываю, какие муки переносил блокадный Ленинград…

Выдержав паузу, Анна Денисовна сказала:

— Завтра буду в Варшаве. Отдам родственникам свои дефициты, возьму или закажу ихние. А сейчас надо отдыхать. У кого нижнее место?

— У меня, — отозвалась Александра Михайловна.

— Займете мое, верхнее, — распорядилась Сторожихина. — Я человек заслуженный, больной — с войны меня болезни терзают.

Продолжая держать заводскую многотиражку, Алексеева настойчиво спросила:

— А в самом Ленинграде тогда была?

— Наша часть входила в состав Ленинградского фронта, поэтому я о блокаде все знаю. И медаль у меня…

Голос Алексеевой зазвучал жестко, беседа все больше начинала походить на допрос:

— Хоть раз на передовой была? По-честному — была?

— Да как сказать…

— Как есть. При фронтовом банно-прачечном отряде была поваром? Я правильно говорю?