Наташа и Марсель - [109]

А до Парижа еще предстояло ехать ночь и половину дня…

Ночь и почти все утро Александра Михайловна проспала, так и не увидев ФРГ. Может быть, это случилось потому, что на железных дорогах Западной Германии уложены рельсы особой конструкции, и оттого совсем не слышен перестук вагонных колес? А скорее все-таки она крепко уснула, измучившись воспоминаниями и устав от обилия непривычных дорожных впечатлений.

Последние из них нахлынули на Александру Михайловну, когда поезд шел шесть минут от вокзала Берлин-Фридрихштрассе и слева она увидела в Западном Берлине ярко освещенное здание рейхстага — отремонтированное, без автографов победителей и без ребристого купола, на котором было водружено Знамя Победы.

…Тогда, в мае сорок пятого, главный город Германии был един, неделим, и освобождали его только советские войска.

В День Победы тысячные массы людей стихийно устремились к рейхстагу, Были в тот день у рейхстага она и Марсель, Елизавета Ивановна Алексеева, командир полка Петр Борисенко и Демин, посланный в командировку — возвращать награбленное у нас оборудование.

Все они в День Победы были у рейхстага, и все — разминулись. Чтобы встретиться потом через годы и десятилетия или, как Алексеева и Петр Борисенко, не увидеть друг друга совсем.

Александра Михайловна проснулась, когда пятнадцатый скорый уже отправился из Льежа.

Загораживая пригородные пейзажи, к железной дороге подступали заводы, шахты и другие строения промышленной Бельгии.

От последней перед Парижем станции Жемонт началась Франция!

Самое главное для Александры Михайловны в эти минуты заключалось в том, что рощи, виноградники, поля и даже игрушечные в отдалении коровы на лугах, гнездо аистов на столетнем тополе были в общем такими же, как у нас. И над всей этой красотой, уходящей к горизонту, за синие дали, как и у нас в эти дни, царствовала золотая пора бабьего лета. Но здесь оно почему-то зовется летом святого Мартина.

Яркими флагами полыхали осины и особенно клены, празднично золотились на солнце стройные стволы сосен, увенчанные зелеными хвойными шапками. И так же, как у нас, алели гроздья спелых рябин. Вот только березы, пожалуй, выглядели поизряднее и оттого казались непривычно-декоративными.

И она подумала, что наши березы все-таки неповторимы. Как по-своему неповторимы у нас родная природа и веками сложившийся — взрывом в семнадцатом преображенный — уклад и моральные устои нашей коллективной жизни.

А бабье лето… Так оно же обязательно, как черемуховые холода весной и рождественские морозы в январе, как сама жизнь.

Здесь, во Франции и у нас, природа щедро одаривает сентябрь прощальным теплом. Народные поверья, легенды связывают эту пору с судьбой женщины-крестьянки. Заканчивались основные работы в поле, и женщина освобождалась от тяжелого труда, могла хотя бы недолго и немного передохнуть, полюбоваться чудесными голубыми далями и вспомнить свою неповторимую весну.

Но разве же хмельная, зеленая и солнечная весна не повторяет себя прощально в золотом уборе бабьего лета? Раздумчиво и грустно растает оно в небе, как журавлиный клин, и придут ему на смену в конце года осенний дождь, седые морозные снега…

Совсем неожиданно для себя она вдруг подумала, что хотя у нее и Марселя — свои у каждого дети, но могли бы стать общими внуки. Могли быть общими заботы и надежды, радости и тревоги, которые они обязательно принесут. Ведь разве бывают у кого-нибудь внуки, которые не приносят радостей и тревог?

За окном ласкали глаз мягкие золотистые краски пейзажа, а изнутри, нарастая, поднималось волнение, которое она со времени своей молодости уже давно успела позабыть.

Позади осталось 2969 километров пути и спрессованные в воспоминания дни и мгновения войны, встречи со знакомыми и незнакомыми местами, людьми. В тринадцать часов одиннадцать минут пятнадцатый скорый причалил к платформе Гар-дю-Нор — Северного железнодорожного вокзала Парижа.

Марсель протянул Наташе (Александра Михайловна во Франции снова ощутила себя Наташей) букет роз. Смущенно потоптался на бетоне платформы и, поборов стеснительность, обнял ее страстно и нежно, а она рассмеялась и капризно сказала:

— Да ты же совсем медведь! У меня закружилась голова…

Дома, в парижском пригороде Пюто, их встречала Генриетта.

— Поцелуй нашу Натали и верни ее мне! — распорядился Марсель. — Я покажу нашей гостье приготовленные для нее апартаменты. Ведь мы же еще ни о чем не успели поговорить…

— А мне бы, с твоего позволения, хотелось побеседовать с Генриеттой, — сдержанно возразила Наташа. — И вместе осмотреть твое родовое гнездо. Потом, как у нас положено, я покажу свои гостинцы.

Будто споткнувшись о невидимую преграду, Марсель растерянно приумолк, но тут же снова улыбнулся и заявил:

— Если дама чего-нибудь хочет, у мужчины всего два выбора: сделать, как она хочет или… немедленно и безоговорочно сделать так, как она хочет!

Все родные Марселя свободно говорили по-немецки, и потому никакого языкового барьера между ними и Наташей не было.

— Ваш покойный муж был его шефом? — уважительно спросила Генриетта.

— Кого и каким шефом? — удивилась Наташа.

— Ну, на той войне… Мсье Демина… Как его здоровье? Надеюсь, он чувствует себя хорошо?