Наталия Гончарова - [8]

Одно из самых тяжелых оскорблений было, что по злобе на нее ее негодный сын собрал в коробку тараканов со всей Москвы и скрытно напустил их на ее дом! Толпа прохожих и зевак густым кольцом окружили экипажи, громким смехом отвечая на болезненный бред старухи; барышни растерянно прижимались друг к другу…»

Видимо, Наталия Николаевна поведала о той памятной встрече с бабушкой и мужу-поэту. Отзвуки тех ее детских впечатлений обратились несколькими строками в рукописи незавершенного пушкинского романа «Пелам»:

«Третий (гувернер)… был сумасшедший, и в доме только тогда догадались о том, когда пришел он жаловаться… на меня и на Мишеньку за то, что мы подговорили клопов со всего дому не давать ему покою…»

И все же, судя по одному из писем Надежды Гончаровой, адресованном в Петербург ее внучкам Екатерине и Александре и найденном в пушкинских бумагах, разум ее был вполне здравым. Письмо, названное пушкинистом Щеголевым «безграмотнейшим», тем не менее передает обстановку в семействе Гончаровых образнее и ярче, чем многостраничные труды исследователей и всевозможных толкователей. Вот оно, это единственное сохранившееся послание Надежды Платоновны, обратившееся в столетиях историческим документом:

«Катерина Николавна и Александра Николавна.

Не стыдно ли вам что вы кинули атца и мать больных и брат также ваш Дмитрей живет на фабрики и панятия не имеет аб атце и на маю голову кинули ево а я человек слабай где мне об ем печса мне и самой тяжело жить в нужде и большия часть я не здорова так вы побоитесь Бога и неоставтя, вы знаете чем нездоров а мне тяжело выносить я не в силах это терпеть…

Всякого блага ваша пребуду навсегда.

17 декабря 1834 года Я. Г.».

Бабушка пеняет старшим внучкам, что, уехав в Петербург, те забыли об оставшемся дома, в Москве, больном отце. Но обращается она лишь к Екатерине и Александре, — упреки не относятся к Наташе. Ведь младшая внучка, по ее разумению, мать семейства, о котором и должны быть все ее заботы.

Любопытно, что письмо, запечатанное сургучной именной печатью, адресовано в Санкт-Петербург Екатерине Загряжской с просьбой «покорнейше доставить Катерине Николаевне Гончаровой».

Неизвестно, удостоили ли внучки ответом бабушку, но однажды они все-таки ее вспомнили.

Екатерина Гончарова — брату Дмитрию в Полотняный Завод (конец апреля — начало мая 1835):

«Мы узнали вчера от Пушкина, который услышал это от своей матери, о смерти Бабушки, однако это не мешает нам поехать сегодня вечером на «Фенеллу». Царство ей небесное, но я полагаю, было бы странно с нашей стороны делать вид, что мы опечалены, и надевать траур, когда мы ее почти не знаем».

Значит, печальную весть принес в дом на Дворцовой набережной «близ Прачешного моста», где в большой квартире, снятой поэтом для своей разросшейся семьи, жили и свояченицы Александра и Екатерина, сам Пушкин! Внучкам Надежды Платоновны кончина ее вовсе не помешала в тот скорбный день отменить посещение оперы.

Верно, искренне горевал о смерти «любезной Матушки», лишь один ее страдалец-сын Николай Гончаров, некому было ему писать тех горьких слов, прежде обращенных к ней и жаждавшему советов и материнских утешений…

Стали ли семейные несчастия причиной душевного расстройства Надежды Платоновны? Во всяком случае, в семье Гончаровых считалось, что в первых грозных признаках болезни ее сына Николая «наследственность заявила свое зловещее право».

Николай Афанасьевич Гончаров

Родился в 1787 году. Получил превосходное образование, да и сам имел, видимо, недюжинные способности: Николай Гончаров владел несколькими европейскими языками, играл на скрипке и виолончели, да так, что, по воспоминаниям, останавливались «экипажи под окнами Гончаровых, когда молодой виртуоз играл». Прекрасно разбирался в литературе и даже увлекался стихотворчеством. В круг чтения молодого наследника входили сочинения Сумарокова, Карамзина, Ломоносова.

Русский студент Турбин давал юному воспитаннику уроки математики, географии и словесности. В Полотняный Завод приглашались лучшие гувернеры и учителя из Франции и Германии. Один из них — швейцарец Давид Иванович де Будри. Он же и лицейский воспитатель Пушкина!

«Будри, профессор французской словесности при Царскосельском Лицее, был родной брат Марату, — отмечал поэт в своих записках, — Екатерина II переменила ему фамилию по просьбе его, придав ему аристократическую частицу de, которую Будри тщательно сохранял…»

Известен и отзыв Будри об успехах своего воспитанника Александра Пушкина: «Он понятлив и даже умен. Крайне прилежен, и его очень заметные успехи столь же плод его суждений сколь и прекрасной памяти…»

Верно, не случайно, в черновых вариантах «Евгения Онегина» «мосье Швейцарец» (именно он, а не «француз убогой», по изначальному замыслу, водил гулять в Летний сад юного героя) именован как «очень умный», «очень строгой», «очень важный» и даже «благородный».

Но прежде чем профессор Будри, брат пламенного якобинца Жана-Поля Марата, начал обучать азам французской словесности в Царском Селе своего славного ученика, он был гувернером Николеньки Гончарова, Николая Афанасьевича, в будущем тестя поэта. И водил гулять своего воспитанника не по аллеям знаменитого петербургского сада, а по парку и рощам великолепной гончаровской усадьбы Полотняный Завод.