Настроение на завтра - [4]

Старбеев смотрел в его добрые, чуть поблекшие глаза и вспомнил, что через год Латышеву шестьдесят. И говорит он про свои лета без тоски, а с надеждой: «Мне еще двадцать весен надо встретить. У внука на свадьбе положено быть».

— Все нормально? — спросил Старбеев.

— Хуже не стало… Намедни Лоскутов приходил. Долго по цеху с Березняком кружили. Потом у подсобки разговор вели. Мне отсюда видно, а не слыхать. Березняк что-то доказывал, руками помогал. О чем спорили, не знаю… Теперь сам узнаешь.

— Не получится, Петр Николаевич.

— Какие ж секреты от тебя? — недоумевал Латышев.

— Послезавтра уезжаю. В санаторий выпроваживают.

— Значит, слушок имеет свой корешок. Выходит, прощаться пришел. В отпуск едешь, а лицо-то кислое.

— Показалось.

— И вроде голос чужой. Не старбеевский. Что стряслось? Погоди минутку… — Латышев закрепил заготовку и включил станок.

— Дают цеху три станка с числовым программным управлением. По сто пятьдесят тысяч за штуку плачено. У каждого автомата свой электронный мозг, — сообщил Старбеев.

— Видел. Возле экспериментального цеха стоят… «Зубры», — лукаво окрестил их Латышев, не догадываясь, куда Старбеев поведет разговор. — И в чем твоя печаль? Радуйся, что тебе первому дали. Значит, достоин.

— Радость надо делом подкрепить. Кто будет командовать «зубрами»? — Старбееву пришлось по душе прозвище станков. — Как считаешь, Петр Николаевич…

— Цех большой, людей много… Если ты на меня нацелился, то у тебя промашка.

«Первое поражение. Ну что ж… Значит, не зря тревожусь. Не мой каприз. Поймет ли это Лоскутов?»

— Тебе, Петрович, из моего «спасибо» шубы не шить, но благодарность мою прими, — сказал Латышев. — И брови не вздымай, удивляться тут нечему. Ты ко мне пришел. Не в первый раз такое. Значит, веришь… Вижу твое беспокойство. И мне, конечно, проще пообещать, утешить. Езжай, мол, лечись. Вернешься, к делу приступим… На такое не способен. А запев этот к тому, что «зубры» надо мной власть возьмут. Им-то все равно… Латышев или кто другой будет кнопочки нажимать. Тридцать восемь лет на заводе. Поначалу был просто Петя. Затем Петр. Не сразу стал Петром Николаевичем. Не за возраст стали величать. Помню, как плакат повесили: «Поздравляем Петра Николаевича Латышева с высоким званием — «золотые руки». Это ж моя биография. А когда деталь нового изделия обтачивал, двое суток не выходил из цеха, чтоб не сбиться с настроения. А ведь получилось! И тогда пошло: «Дак это ж токарь Латышев делал…» Так вот и поднимался по ступенькам, — продолжал Латышев. — Наградили меня орденом Трудового Красного Знамени. Опять же мое имя по радио назвали и в газетах напечатали. Выходит, мне почет оказан. И дальше дело пошло в гору… Вот и подошли к главному. Ветеранов в цехе много. Ты сам их без бумажки перечислишь. И у всех заслуги. Не хочу грех на душу брать, не имею права от их имени говорить. Пусть моя правда глаза тебе откроет. Не могу я, Латышев, уйти со своего места. Ты, Петрович, не случайно сказал, что каждому «зубру» цена сто пятьдесят тысяч. Примечаешь? «Зубру» цена. Ему, а не мне! Негоже мне против души идти. Кнопочки нажимать, а в перерыве чаи гонять. И думаю, что не упрекнешь меня, будто я против новой техники бунтую. Ей широкую дорогу нужно открыть. Ты по другим адресам походи. С молодых начинай. Кто к станкам прикипел — тому трудную задачу решать придется. А тебе в первую очередь. Такая операция без боли не проходит. Может, ты совсем другое хотел услышать, но я сказал по совести.

— Теперь мой черед тебя благодарить. Все сходится… Спасибо. — Старбеев, крепко пожав его руку, пошел вдоль пролета.

Станки звучали на все лады, заливаясь металлическими голосами. Для кого тут шум, рев, скрежет, а для рабочего человека — семиголосье.

Не заглянув в свою конторку, Старбеев направился домой. Ему захотелось пройтись пешком. Неожиданно около него остановилась директорская машина, из нее вышел Лоскутов.

— Здравствуй, болящий…

Старбеев опешил, но вида не подал, протянул руку.

— В гости приходил, мог бы и навестить…

— Отпускные получал, — брякнул Старбеев и для пущей верности добавил: — Крючки у меня в сейфе лежали, захватил… Авось побалуюсь.

— Крючки — это хорошо, — ответил Лоскутов. — А я подумал, новыми станками любовался. Ты ведь долго по цеху ходил. Доложили.

Было трудно понять, обижен Лоскутов или шуткой прикрыл свою осведомленность.

— Садись, подвезу, — предложил Лоскутов. — Мне вчера твой доктор звонил…

Новость поразила Старбеева.

— Дотошный… Убеждал, что тебе нужен санаторный отдых. Его понять можно. При исполнении. А меня вопросик мучает. Неужто болящий пожаловался, что директор заездил?

Старбеев усмехнулся:

— Ты уж, Николай Иваныч, говори все сразу. Мне скоро выходить.

— Знаю, знакомый адресок, — сказал Лоскутов и откинулся к спинке сиденья.

Молодой шофер вел машину на малой скорости. То ли Лоскутов не любил быстрой езды, то ли по разговору понял, что встреча для директора важная, а маршрут короткий.

— Просьба к тебе, Павел Петрович. Посоветуй Березняку, разъясни: приказы директора надо выполнять. Конечно, спина у тебя широкая. Многих заслонит…

Старбеев попросил шофера: