Настроение на завтра - [37]

— Так вот, дядя Захар…

— Я не дядя тебе, бляха медная.

— Забыли, наверное. Раньше я вас так называл, — беззаботно ответил Вадим. — Прошу прощения.

— Раньше, раньше, — зло отозвался Червонный. — Хорошо язык подвешен. Ишь ты, дурацкий поезд придумал. Хохмач!

И все же Червонный почему-то терялся перед молодым Латышевым, как когда-то робел перед его отцом, Петром Николаевичем. От них веяло твердостью и ясным порядком.

— Так что там с поездом? Договаривай присказку.

Вадим быстро достал газету из кармана, развернул ее и прочитал строки, отмеченные на полях карандашом:

— «Внедрение станков с числовым программным управлением дает возможность высвободить самую дефицитную категорию рабочих — пятого, шестого разряда…» Вот он, поезд…

— У меня, между прочим, высший… — заметил Червонный.

— Это несущественно, Захар Денисыч. У меня — третий, а я на «зубре» вашу работу запросто делаю. Потому что программисты — люди ученые и «зубру» классно фаршируют мозги. — И не без гордости добавил: — Теперь сложные операции в цехе на наш участок передадут.

— А я что же? — вспыхнул Червонный. — На подхвате у вас, бляха медная? Больно тороплив… Сам-то вроде прислуги при барыне.

— Вы чудак, Захар Денисыч, — искренне захохотал Вадим, вставая со скамьи и пряча газету. — Пусть по-вашему — прислуга, а через полгода…

Червонный прервал его:

— Король.

— Проще. Оператор Латышев. Звучит! — И он ушел из курилки, исчез, как порыв ветра.

— Мне бы твои заботы, — грустно процедил Червонный и пошел в цех: обед заканчивался. Но успокоиться он не мог.

С тяжелым чувством Червонный отработал смену и впервые не составил приятелям компании и не пошел в пивной бар, так нелепо соседствовавший с заводом.

Ночью Червонный проснулся от гнетущего огорчения. Он тихо дышал, стараясь не разбудить Анну, которая лежала, повернувшись к нему спиной, обвязанной шерстяным платком, — весь вечер она жаловалась на неутихающую боль в пояснице. И с милосердной досадой подумал: столько времени мучается любимая Аннушка, почему же врачи не могут помочь ей? Какая хворь затаилась и не дает спокойных дней?

Червонный знал, что не сможет осилить беспощадное смятение и не уснет до утра. Больше всего возмущался словами Вадима Латышева. Он дотошно вспоминал присказку про поезд и вдруг с какой-то неожиданной ясностью, проступившей сквозь ночной мрак, вспомнил, как Березняк подошел к нему и предупредил, что в понедельник Червонный получит наряд на большую партию деталей, без которых остановится сборка. Березняк просил подготовиться и вручил ему чертеж. При этом он говорил про его умелые руки, которые обеспечат выполнение задания.

Червонный никак не мог осмыслить обидные слова Вадима Латышева. За что же этот юнец плюнул ему в душу?

Он неслышно встал и, не найдя в темноте тапочек, босиком прошел в столовую. Здесь шторы не были закрыты и лунный свет освещал комнату, которая показалась ему чужой. Луна отражалась в зеркале, как на картине или в глади спокойной реки.

Был слышен стук старого будильника, и этот металлический однообразный звук отчего-то напугал Червонного. Словно он отсчитывал не время муторной ночи, а дьявольски старался разбередить его душу. И тогда Червонный, стащив со стола скатерть, со злостью укутал в нее будильник и положил на диван. Стук угас.

Наступила тишина, и комната с холодным лунным светом напомнила ему больничную палату, где в прошлом году долго пролежала Анна.

Червонный подошел к тумбочке и вынул пухлую папку. Он развязал рыжие тесемки, открыл ее и начал вынимать Почетные грамоты, укладывая их на стол.

За долгие годы их собралось много. Они были разного формата, цвета и даже разной плотности бумаги. Но всегда, собирая грамоты в эту папку, Червонный понимал и чувствовал, что это сама его жизнь.

Неужели эта жизнь так странно оборвалась, бляха медная… Червонный не знал, что слезы показались в его глазах. Он, охваченный дурманом своей печали, даже не сознавал, что сейчас совершает. Враз похолодевшими руками он начал рвать грамоты. И когда последняя оказалась разорванной, он без робости и сожаления сказал:

— Вот так, Захар… Все!

С каким-то бессмысленным облегчением, будто сбросил непосильный груз со своих плеч, он вернулся в спальню и лег в постель.

— Ты что не спишь? — спросонья, не поворачиваясь, спросила Анна.

— Побродил немного… Сейчас усну… — глухо ответил Червонный.

Утром Анна увидела на столе груду порванных грамот, она, ничего не сказав мужу, собрала все обрывки в коробку из-под туфель и, с трудом поднявшись со стула, подошла к шкафу, отворила створку дверцы и спрятала коробку.

Анна почувствовала гнетущую зябкость, заколотилось сердце, и мучительное предчувствие недоброго, необъяснимого повергло ее в уныние и испуг.

В субботний вечер Червонный ни разу не включил телевизор. Анна понимала, что муж чем-то очень расстроен, а если уж телевизор не смотрит, значит, беда серьезная.

— Что с тобой, Захар? — робко спросила она. — Я и так вся извелась.

— Вижу, Аннушка, вижу.

— Не отступает моя боль. Теперь ты добавляешь.

— К врачу надо, к врачу. — Он тяжело вздохнул. — Может, в Москву тебя отвезти? Там определят… Что и как… Одна ты у меня. Одна. А я вот… — И сразу осекся, стиснул зубы.