Настойчивый характер - [3]

- Я на базаре без дела толкался. Какой-то парень, высокенький, худощавый поманил меня, - иди, мол, сюда. Я испугался - и бежать. Он за мной, поймал и смеется:

«Чего же ты от меня побежал? Ты что, голодный?» - «Голодный», - говорю.

«Отец с матерью где?» - «Потерял я их, как от немца бежали». - «А сам где находишься?» - «Тут и наложусь». - «А что думаешь дальше делать?» - «Жить, - говорю, - думаю». - «Один не проживешь. Идем со мной. Будешь мне за брата. Меня Антоном звать. Я тоже один (это было, когда он от школы отбился, в эвакуацию)».- «Идем»,- согласился я… Он такой мне славный показался. Легкий и веселый. И мы пошли вместе. Идем мимо ‘палатки. А там помидоры горой. Продавец отвернулся, а я… «Смотри у меня, - -говорит Антон. - Воришку я себе в братья не возьму». А я уже сильно полюбил его, пока мы шли, и нипочем от него не отстал бы. - «Ладно, - сказал я. - Этого больше не будет». После мы залезли в теплушку и поехали. На станции Арысь он себе еще брата взял, Васю Лагуточкина.

- Про это он мне не говорил, - удивившись, заметил я. - Давай про Ласточкина. Где он?

Все ребята заинтересовались, и Петр Иваныч пояснил:

- Наш поезд остановился. Все побежали на станцию. И мы с Антоном побежали. Видим, под забором лежит парнишка, по виду лет десяти (а ему было уже тринадцать) и скулит. Тощий, даже светится. «Ты чего?» - подбегает к нему Антон. «Третий день не ел. От поезда отстал. Детдом эвакуировали от немца…» - «Ну, не реви. Идем с нами. Живее, а то поезд уйдет». И он побежал с нами. На другой станции Антон продал с себя рубашку и купил нам хлеба. Он сильно полюбил этого Лагуточкина. Звал его Лягуша. Спать ложится - сперва ляжет с Лягушой, поговорит, тогда идет спать. И до чего был славный этот Лагуточкин. Он даже лицом походил на Антона, совсем будто родной брат. Антон всего полслова скажет, а Лагуточкин уже готов в огонь и в воду. Здоровьем только слабый. Хлеба съел сразу полкило, и живот схватило, чуть не помер. Он был с нами десять дней, а потом на одной станции побежал с бутылкой за кипятком и потерялся. Антон даже почернел от тоски. Сколько мы ехали, все он из поезда высовывался. Он и теперь вдруг начнет на улице тревожиться: не увидит ли где Лагуточкина. «Смотри, Петр Иваныч, не Лягуша ли это прошел? Где-нибудь мы должны его встретить»…

За разговором мы не услышали отбоя. Вдруг, откуда ни возьмись, появляется дежурный комендант.

- Что за шум? Где староста?

Мы притворились спящими. Немцев даже фигурно захрапел, с присвистом.

Комендант Лиля постояла, послушала и удалилась. Мы опять за свои разговоры. А эта прехитрая дивчина, оказывается, скрытно уселась на пустой койке у двери и сидит. Вдруг по коридору чьи-то шаги.

- Тише, ребята, - говорю я. - Кажется девушка с голубенькими глазками опять к нам приближается. Немцев, храпи.

Немцев как зальется… А она своим мелодичным голоском и с таким ехидным смехом:

- Это не формовщик, а артист хора Пятницкого. Вот я не знала,. Надо будет директору сказать.

И скрылась, хлопнув дверьми так, что стекла задребезжали.

После этой глупой хитрости с ее стороны у всех понизилось самочувствие, и мы решили лечь спать.

Когда я уже улегся, тихо приближается Ученый и говорит:

- Если хочешь застать Антона живым, иди завтра в больницу обязательно. Не хотел тебя расстраивать, как близкого друга, но приходится. Нам с Гришей сиделка сказала…

Я решил назавтра прямо с завода идти к Антону.

3

Нас с Петром Иванычем беспрекословно пропустили в больницу. Это даже удивило меня. Но больше испугало, - ведь всем известно, что в больницах немедленно пропускают только к умирающим.

Мы взяли с собой много ‘продуктов для Антона от лица группы. В этот период каждый из ребят отдавал все свои сбережения для покупки диетических продуктов Антону. И сиделкам доплачивали, чтобы у них прибавлялось энтузиазма ухаживать. Но пришлось все продукты оставить в проходной - врач не разрешил.

Входим… Если бы сестра не указала, я бы не узнал, что это лежит Антон. Волос обрит, лицо с кулачок. Глаза раньше были маленькие, синие-синие, такие бойкие всегда… И что же? Они стали неузнаваемо большими, без всякого цвета, и такой жалобный у них взгляд! Смотреть так может только старик, но не Антон, которому семнадцатый год. Руки выложены поверх одеяла. Желтые, как воск. Нас с Петром Иванычем о‹н вовсе не замечает, потому что смотрит бесцельно в потолок.

…Я взял себя в руки и с трудом выговорил:

- Здорово, Антон…

Он промолчал, совершенно как неживой. У меня даже мурашки по спине побежали.

«Что же это? Что же это? Ведь это немыслимо!»

Вдруг он вперил взгляд прямо в меня и безмолвно смотрел минуты три. После потянул руку к Петру Иванычу, взял его руку и положил себе на грудь.

У Петра Иваныча слезы градом. Антон шепчет:

- Ты чего, дурачок?.. Садитесь оба… соскучился… Побудьте… со мной.

- Как ты себя чувствуешь, Антон? - решился я спросить. - Скоро ли подымешься?

Он пошевелил головой и закрыл глаза.

Прошептал: «Работаете?»

- Работаем, Антон. По двадцать, по двадцать пять опок формуют ребята.

Он шепчет:

- Война…

Я понял его.

- Не беспокойся. Все ребята сознают.

- Петя, - позвал он тяжко. - Петя… Помнишь Лягушу?