Настойчивый характер - [22]
После ужина он отыскал Олю, взял за руку и повел к самой дальней скамейке двора.
- Говори все! - приказал он.
Оля была из Ржева. Абдуджапар узнал из рассказа девочки, что фашисты на глазах у связанного отца застрелили мать и двух младших братьев, а Олю повесили. После этого, убили отца. Оля слышала этот выстрел. Потом она перестала все помнить. Очнулась на земле в углу сарая. Около нее стояли красноармейцы. Веревка была гнилая, это и спасло Олю…
- Я думаю, одна мина может разорвать двадцать фашистов, - помолчав, сказала Оля. - Я обтачиваю в день двадцать мин. Сосчитай, сколько фашистов убьет столько мин… Это им за папу, за маму, за Васю с Мишей.
- Четыре сотни фашистов! Ай молодец! Яхши! Джюда яхши! Так и делай, сестра!
6
Когда группа разместилась у верстаков, Абдуджапар подошел к мастеру и громко сказал.
- Пиши, товарищ мастер! Обязательство: двадцать две штуки за смену.
- Шо языком-то качать зря, - не подымая головы от разграфленного листа проворчал седоусый Тарас Савельевич (каких только пустопорожних обещаний не приходилось ему выслушивать от провинившихся учеников). - Два месяца по семь штук еле натягивал, а тут на тебе, не сколько-нибудь, а двадцать две! Напевай кому другому свои песни.
- Пожалуйста, пиши! - крикнул Абдуджапар.
Мастер вскинул глаза и, увидев побледневшее лицо мальчика, беспрекословно вписал в книгу социалистического соревнования невиданное обязательство.
Абдуджапар выполнил его, и все в ФЗО узнали, на какие замечательные дела способен Абдуджапар из Беш-Арыка.
7
Перед выпуском, в погожий осенний день, на прощанье снялись.
На фоне пышно разросшихся деревьев стояла группа молодых слесарей - стройных, в гимнастерках, плечом к плечу.
Отыскав на фотографии себя, Абдуджапар довольно улыбнулся. «Этот Абдуджапар, - сказал он, - совсем другой Абдуджапар».
Он бережно завернул снимок, осторожно всунул его в конверт и отправил в Беш-Арык матери.
ДОРОГИЕ БРАТЬЯ!..
Письма приносила почтальон Хамида в голубенькой тюбетейке. Ремесленники видели по утрам из окон спальни, как Хамида скользит быстрыми сапожками по вязкой ташкентской глине, размокшей от февральских дождей и кто-нибудь обязательно выбегал ей навстречу.
- Опять ничего нет с полевой почты? Эх, Хамида, Хамида. Плохо ты работаешь.
- Зачем плохо работаешь? Нет письма, почтальон виноват? - всерьез обидевшись, дернула плечиком Хамида.
- А ты принеси поскорее. Увидишь, что тебе будет, - подмигнул Вася Барвинок, курносый рыжеватый мальчик, всегда первым выбегавший за почтой.
- Чего будет? - оживилась Хамида.
- Будем тебя качать. Знаешь, что значит качать? До самой крыши подбросим.
Хамида смерила глазами расстояние до крыши, зябко поежилась и, поскорее застегнув сумку, пошла, раскачивая длинными косами.
- Ну? - разом крикнуло несколько голосов, когда Вася появился на пороге.
- Сами видите. Ни-че-го, - сказал Вася, бросая на стол пачку газет. - Но завтра обязательно будет.
- Зачем меня не послали на фронт? Говорил, просил. Я бы писал каждый день, каждый день! - крикнул смуглый мальчик с резкими чертами лица.
- Побыть бы тебе разок под бомбами, - сказал Вася, - хотя бы у нас в Краснодаре. Посмотрел бы я, как ты стал бы писать каждый день, доблестный Карим Ишматов.
- А, - махнул рукой Карим, - Рузимат смелый парень, Абдували смелый парень. Подумаешь, бомбы испугались.
- Значит я, по-твоему, трус? - вскочил Вася.
- Давайте, друзья, без склоки, - послышался спокойный голос с дальней койки.
В комнате наступила тишина. Каждый по-своему старался воскресить в памяти ушедших на фронт товарищей.
Ушли на фронт двое: любимец всей группы, маленький чернобровый Абдували Таджиея, и рослый широкоплечий весельчак Рузимат Халиков. Уехали они неожиданно. Всех поразило, как ловко они сговорились. Раньше незаметно было, чтобы эти двое особенно дружили.
В конце лета немцы двинулись к Волге. Момент был очень тревожный. Многие ученики рвались добровольцами на фронт. Рузимат - самый старший в училище - был призван в армию. Но Абдували? Никому и в голову не приходило, чтобы Абдували мог отправиться на фронт.
Поезд отходил ночью. Проводить товарищей от лица группы разрешили Васе Барвинку.
- Ты гляди, не давай в обиду Абдували. Захворает или там чего, - строго наказывал Вася Рузимату.
- На фронте не хворают. За нас не беспокойся, Вася. Ничего особенного, - сказал Абдували, обдергивая великоватую ему новенькую гимнастерку.
«Ничего особенного», - он всегда так говорил: когда, бывало, мастер похвалит его выработку или в тире выбьет он пятьдесят очков из пятидесяти возможных, или на вечере самодеятельности мастерски спляшет «Алмачу», с комической серьезностью подражая руками то сбору хлопка, то работе у станка… «Ничего особенного».
- Еду защищать твою Кубань, - сказал Абдували Васе Барвинку с площадки вагона, выглядывая из-за плеча какого-то военного. Военный обернулся.
- Ишь ты, какой защитник. Тебе бы еще подрасти надо.
- Мне семнадцать лет и четыре месяца, - сдвинув брови, сказал Абдували.
Рузимат от мысли, что его-то никто не подозревает в недостатке лет, самодовольно засмеялся…
Такими они и остались в памяти Васи: щупленький Абдували с широкими, сходящимися над маленьким носом бровями, от которых, казалось, тяжело его полудетскому лицу, и смеющийся великан Рузимат с толстыми щеками.
