Настоящее фентези - [5]

Да ведь зажило уже! Почти зажило! А чешется так, что хоть на стену лезь. А если чуть расслабишься, придремлешь, так обязательно правой рукой за левое плечо — и чесать, чесать, чесать до крови, до боли, до воспаления уже по всей руке.

Говорили, что от ран хорошо баня помогает. А тут после бани еще хуже стало. Сукровица выступила, да яркая такая, желтая, пачкающая простыни. И чешется теперь не вокруг шрама, уже вполне сформировавшегося, на звезду чем-то похожего, а и вся левая рука, и грудь, и спина — а спину-то как достать? Да так чешется, что не почесаться если — до головной боли доходит. До дрожи в руках, как после пьянки хорошей. А почешешься — потом весь сукровицей истекаешь, и кожа вся ноет, и будто даже кости — тоже…

— Все! Не могу больше! Черт с тобой, посылай за ведуном!

Молодой еще князь-от… Давно уже послали, до его команды. Иначе — что ж, с больным-то князем много не навоюешь.

Только ведун не торопился, хоть и денег пообещали. Все спрашивал обстоятельно посланного за ним:

— Стрелу не нашли ли? А рана зажила ли полностью? А сукровица из раны либо из расчесов? А цвет желтый ли такой, как вот у чистой серы? А вдоль расчесов шишки растут ли? Чешутся и лопаются? А подсохнув, как чешуя? Зеленым на солнце отдают?

— Да пойдем уже, дядька Евсей! Воевода меня запорет!

— Авось, не запорет. Авось, сдюжу я с болестью княжей…

Княжий терем пропах болезнью да травами. Князь лежал в перинах, как драгоценный камень в коробке на подушке. Лежал и стонал тонко, нервно почесываясь, и вдруг срываясь и раздирая кожу до крови.

Уже и на живот перешла злобная чесотка. До пупка почти.

— Их, их, их, — стонал, закатывая глаза, расчесывая тело, молодой князь.

— Вовремя я пришел, вовремя, — кивнул, смотря на болячки, еще не старый ведун. — Собирайте князя. Ко мне повезем. Медленно повезем, сторожко. А чтобы не мучился он в дороге, я ему вот, отвару приготовил. Будет спать, не будет чесаться.

Тремя повозками о двуконь выехали. На двух пешие вои ехали. На той, что посередине, князя везли. Да вокруг еще шестеро дружинников конно. Вроде и по своей земле идут, да мало ли что — вон же, вон, стрела-то прилетела. Значит, смотреть надо в оба, прислушиваться ко всему.

В первой же деревне ведун отозвал в сторону старосту, передал ему золото, а взамен получил девчонку лет двенадцати. Продали сироту. А на что она селу? Так-то все же с пользой обоюдной: обществу деньги, а князю прислуга.

— Вяжите князя, — скомандовал ведун. — За руки и за ноги к бортам. Чтобы до мяса себя не расчесал. Я ему буду отвар вливать сонный, а ты, девка… Как тебе? Зорька? Как корову, что ли? Ты, девка, чеши его, чеши. Вот этой щеткой, только ей. Везде, где шишки проступают, где зелень ползет — чеши, делай ему послабление в болезни. Ну, попробуй… Да крепче, крепче.

Князь вдруг задергался, напрягся, выгнулся дугой на привязанных руках и ногах, и разом упал на дно, в перины, блаженно улыбаясь и закатив глаза.

— Ой! Чего это он, дяденька?

— Чего, чего… Зачесала, как кота. Он теперь спать будет долго и хорошо. А там, может, и развяжем уже.

Ехали медленно. На мягкой лесной дороге не слышно было почти никакого шума, только позвякивали удила, да всхрапывали изредка лошади. К вечеру князя отвязали, да он и не помнил, что ехал связанным, поводил удивленными глазами, вспоминая, как он тут очутился.

— Вот, княже, — объяснял, присев рядом с ним ведун. — Есть душа наша, или еще ее разумом зовут, а есть организм. Ты в столице в зверинце зверя облезьяна видел? Вот, он почти как человек, только мохнатый. Ну, дак у нас в Синявке мельник такой же зверовидно заросший. Ему жена спину причесывает, не поверишь! В чем разница того облезьяна и человека? Не в том, что руки длинные у него, и не в шерсти, а в отсутствии души, сиречь разума. И вот если поранится облезьян в природе своей, то слезает с дерева, где живет, ищет подорожник, жует его и прикладывает жвачку к ране. И тем выздоравливает. А если болит брюхо, то нюхает травы, и находит нужную, и ест ее — и выздоравливает. Кто же ему рассказал про подорожник? Они же не разумные твари, бездушные, говорить не могут. Кто? Сам организм подсказывает. Мы же, люди, сильны разумом. Мы думаем, мы говорим, пишем. И не слушаем организм — ну, только когда совсем уже он разболеется. Да и тогда не организм слушаем, а ведуна зовем.

— Ты это к чему ведешь? — трудно, как будто вспоминая слова, спросил князь.

— Тот отвар, что я тебе давал, княже, он не совсем снотворный. И вовсе не от чесотки. Он должен твой разум гасить, оставляя организм бодрствовать. И тогда сам он, твой организм, найдет нужную траву, нужную лекарству. Понял ли?

— А человек без разума — он как облезьян, выходит? — медленно понимал князь. — И ты, что ли, из меня такого облезьяна сделать хочешь своим отваром?

— Я, княже, хочу видеть тебя сильным и здоровым. Ты нам с воеводой таким нужен — сильным и здоровым, — серьезно отвечал ведун, спрыгивал с повозки и шагал быстро вперед, показывая на открывшуюся справа полянку.

Устраивались привычно. Ночи стояли сухие, поэтому шатров не раскидывали. Разложили костры квадратом, положили на перине князя, девка это со щеткой все чесала, да сметала пыль белую кожную с плеч его и спины. Есть он не стал, снова упав в бессознание. Остальные же перекусили всухомятку, да разлеглись кто где. Горячее было обещано в ближайшем селе — завтра примерно к обеду, если вовремя выехать.