Настоящая радуга - [41]

С иных позиций описывал Бирму последний русский путешественник, побывавший там до начала первой мировой войны. Он не был востоковедом, как Минаев или Пашино, не был и знающим скрытые пружины колониальной политики дипломатом, как де-Воллан. Это был молодой геолог Александр Жирмунский.

В 1911–1912 годах Жирмунский совершил путешествие по Азии, побывав в Японии, Бирме, Индии и Египте. Геологу не хотелось быть рядовым туристом — его интересовала проблема возрождения Азии. Сам он ее сформулировал следующим образом: «Азия далеко еще не сказала своего последнего слова. Характерно, что ни одна азиатская страна не покорилась европейцам вполне и что между азиатскими народами замечается редкое единодушие в стремлении к возрождению и вытеснению европейцев». Подобное высказывание, подобная установка перед путешествием могла родиться уже только в начале нашего века.

Именно с этих позиций благожелательного отношения к национальному возрождению Азии Жирмунский пытался подойти к описанию виденных им стран. Но, к сожалению, его молодость и оторванность от проблем изучения Азии привели к тому, что, рассказывая о Бирме, он искренне считал себя первооткрывателем. «Я отвожу сравнительно много места Бирме отчасти потому, — писал он, — что в русской литературе, насколько я знаю, не было еще непереводных описаний ее». Впрочем, вряд ли можно винить путешественника в незнании трудов Минаева, Пашино, де-Воллана и других: ведь дневники Минаева и Вяземского не были опубликованы, статьи Пашино затерялись на страницах газет, та же судьба была уготована очеркам Дмитриева и других путешественников. Жирмунский и познакомился с переводными и английскими трудами по Бирме и постарался дать читателям как можно более полную и объективную картину этой страны.

Нет нужды еще раз повторять, что Жирмунский, как в его предшественники, был быстро очарован Бирмой — в ее красотой, и ее народом. И нет нужды повторять, что он вскоре проникся антиколониальными настроениями, ибо в Бирме, как нигде, ощущалась ненормальность, неестественность управления этой страной пришедшими сюда европейцами.

«Приехав в Бирму для ознакомления со страной и народом, я, конечно, всего охотнее поселился бы именно среди этого народа. Но на месте убеждаешься в наивности подобных желаний. Англичане в своих азиатских владениях поставили себя так по отношению к туземцам, что последние, хотя и беспрекословно повинуются им во всем, ненавидят их как своих врагов в угнетателей. Причиной этому не столько материальный, — сколько нравственный гнет. Англичанин в Азии обычно считает себя неизмеримо выше туземца и выказывает это ему при каждом удобном случае. Туземец не имеет возможности по своему правовому положению отвечать тем же, но в его взгляде, когда он смотрит на белого, чувствуется многовековая обида…»

Жирмунский был вынужден остановиться в английской семье, остаться в «мире белых», как ни печалью это было. И в результате он, при всей своей добросовестности, упустил некоторые детали, которые понял бы совершенно иначе, имей в качестве проводника по Бирме местного жителя. Характерно, например, что, подробно описывая бирманские пагоды, рассказывая о религии и архитектуре бирманцев, Жирмунский подмечает: «Бирманцы настолько веротерпимы, что допускают белых в свои храмы, даже в обуви, в то время как сами всегда ходят босые». А ведь как раз в эти дни Бирма бурлила, оживленно обсуждая именно «башмачный вопрос»: то, что европейцы входят в бирманские пагоды не снимая обуви, оскорбляло бирманцев, было для них лишним напоминанием об их рабском состоянии. Пройдет несколько лет, бирманцы добьются отмены этой позорной привилегии для европейцев, и это будет один из первых побед национально-освободительного движения в Бирме.

Но, вернее всего, эта буря не затрагивала спокойной глади чиновничьего дома, где жил Жирмунский. Английский колониальный мирок в Бирме к этому времени уже установился, оброс традициями, замкнулся в себе, а национальная борьба была еще приглушена и не видна приезжему, не имевшему ни знакомых, ни связей, ни специальных знаний, позволяющих свободно общаться с бирманцами. И русский геолог, столь ярко и подробно рассказывающий об архитектуре и религии, о скульптурах и художниках, о природе Бирмы, становится лишь посторонним наблюдателем, когда сталкивается с социальной действительностью. Тем не менее видит он значительно больше, чем привыкший к порядкам колониальной империи англичанин. «Поезд, — пишет Жирманский, вторя де-Воллану и Вяземскому, — как обычно содержит великолепные вагоны 1 и 2 класса для англичан и грязные, решетчатые, маленькие вагоны для туземцев, к тому же битком набивающих их». Дискриминация, скрытая в других местах, но очевидная на железной дороге, сразу бросалась в глаза русским путешественникам. Она была дика для их глаза, она напоминала о том, что бирманцы низведены на положение людей второго сорта». И, несмотря на определенную «идеологическую обработку» гостя, которую провели его английские хозяева, Жирмунский после путешествия по Бирме смог сказать с уверенностью: «Теперь же, — увы! эти богатства высасываются англичанами, отправляющими их к себе на родину. Англия освободила бирманский народ от исключительной тирании ее царей (о тирании Тибо Жирмунский, конечно же, слышал от англичан. —