Настоящая радуга - [36]

От деревни Меа путешественники отправились на юг, к портовому городу Моулмейн. Часть пути Вяземский для экономии времени проделал на небольшим пароходе. Уже здесь он весьма критически отметил порядки, введенные англичанами в Бирме. Так, обнаружилось, что бирманцам ехать в первом классе запрещено, а в то же время цена билета второго класса, значительно уступавшего первому и отведенного бирманцам, ни на анну меньше, чем первого, европейского. «Это вполне по-английски», — вырывается у Вяземского.

Моулмейн, первый крупный бирманский город, поразил Вяземского. «Перенесите человека прямо из Европы разом сюда, и он вообразит себя в каком-то волшебном царстве, не от мира сего, так тут все мило, красиво, поэтично устроено. Даже я, проехавший Китай, Вьетнам, Сиам и видевший там множество разнообразных xрамов буддийской архитектуры, даже я был поражен и и нескольку часов гулял среди здешних изящных храмиков, восторгаясь на каждом шагу новыми, не виданными еще мною постройками… Архитектура бирманская совершенно своеобразная… Это надо посмотреть самому, никакой даже самый тщательный и искусный пересказ не даст понятия об этих прелестях, это нужно высмотреть самому, и, увидев хоть раз, на всю жизнь сохраняется неизгладимое впечатление».

В Рангун Вяземский, объехав Южную Бирму, попал в конце декабря 1892 года. К тому времени он уже многое узнал об обстоятельствах последней англо-бирмайской войны. И составил свое собственное, далеко расходящееся с официальным английским мнение о причинах и ходе завоевания Бирмы. «Англичане напали на Тибо втихомолку, — пишет он в дневнике, — без объявления войны». Дальше в речи князя появляется явная ирония. Он рассказывает о том, как английский командующий собрал бирманских министров и сказал, что любвеобильное сердце великой королевы Виктории болело, видя, как Бирма дурно управляется и как народ бедствует, а потому с нынешнего дня все подати, увеличенные вдвое, они должны передавать своевременно английским чиновникам». А для того чтобы бирманцам стало ясно, что теперь не до шуток, тех, кто не сразу отозвался на отеческий призыв, казнили.

В Верхней Бирме было все еще неспокойно; И, возможно, поэтому, а возможно, подозревая в Вяземской русского разведчика, командующий английскими войсками в Бирме отказал ему в разрешении отправиться на север страны. Лишь нажав как следует на губернатора Бирмы и воспользовавшись, очевидно, крупными связями в вице-королевстве индийском, Вяземский все-таки добился разрешения продолжить путешествие на север.

Следующим важным пунктом на пути Вяземского оказался Мандалай. Здесь он остановился в самой лучшей гостинице, принадлежавшей французам. Немедленно исчезла усталость. Были рады и хозяева: представился случай сорвать с русского барина солидный куш за услуги. Знакомство с Вяземским началось с воспоминания, как за год до того в этих номерах гостиницы отдыхал такой же славный путешественник из России, как и он. Вот только беда, запамятовали, как его звали. Кажется, Голицын, князь Голицын. Вяземский, по-видимому, не очень-то обрадовался этому известию. В дневнике он лишь скупо зафиксировал рассказ хозяина гостиницы о том, что здесь год тому назад останавливался русский, некий князь Голицын, прибывший в Мандалай из Индии после путешествия по Кашмиру и Непалу. Это даже немного испортило настроение Вяземскому: ведь он был убежден, что он первый русский князь в этой экзотической и неведомой стране. Досадно и нам, что мы ничего не знаем о пребывании Голицына в Бирме в 1891 году, в том году, когда там был и Григорий де-Воллан. Неведомо также, куда Голицын направился из Бирмы и какие от этого остались следы в письменных свидетельствах. Возникает и другой вопрос: был ли вообще кто-нибудь из Голицыных там? Может быть, выдумали Голицына хозяева гостиницы, чтобы заставить Вяземского раскошелиться? Но не будем гадать. Важно другое — то, что Бирма и бирманцы покорили Вяземского. На всю жизнь запомнился ему Мандалай. «Это поистине оригинальнейший город всей Бирмы и прелестнейший на всем Крайнем Востоке» — решил Вяземский. Он много времени провел и Мандалае и с горечью писал о том, что английские власти не проявляют никакой заботы о разрушающихся памятниках бирманской старины. Отдал должное Вяземский и искусству мандалайских ремесленников и художников. Он часто бывал в ремесленных кварталах.

«Здесь, — писал он, — кипит непрестанная деятельность. Прядут, шьют, вырезают по дереву, рисуют, и очень талантливо. Бирманцы в высшей степени одарены воображением. Я с наслаждением рассматривал их работу».

Прощаясь с Мандалаем, Вяземский поднялся на холм, господствующий над городом. «Да, поистине можно сказать, что человек, хоть раз в жизни увидевший подобную картину, уже не может называться несчастным, что бы потом с ним ни случилось».

После Мандалая Вяземский совершил поездки по другим древним городам Бирмы, побывал в бывших столицах — Аве, Амарапуре, Сагайне. Чувствовал он себя прескверно — сказывались усталость и болезни, приобретенные в джунглях Индокитая. Но Вяземский, в чем ему отказать нельзя, был упрям и настойчив. Он и дальнейший путь избрал трудный — через горы северо-западной границы Бирмы.