Настоящая радуга - [18]

И тут все сорвалось.

Пашино читал листовки «Земли и воли» и не скрывал этого, причем не только в разговорах с друзьями, но и с сослуживцами по министерству. Далеко не все из них любили молодого секретаря со слишком радикальными воззрениями и знакомствами. Это был не первый и не последний донос на Пашино. Но время было такое, что за доносом последовали решительные действия. Дальше все было так же, как в тысячах домов: стук в дверь, полицейские чины, дворник в качестве понятого. Обыск, листовки, которые Пашино даже не считал нужным прятать. А потом неприятный разговор в кабинете министерства под большим, в рост, портретом его императорского величества: «Министерство иностранных дел не считает возможным впредь…»

Его не арестовали, не выслали и даже не отчислили из министерства. Просто закончилась дипломатическая карьера, и Пашино вновь превратился, как и пять лет назад, в мелкого чиновника, о котором уже было известно, что он никогда не будет дипломатом.

Так прошли четыре года. Опять случайные литературные заработки, статьи, дружба с поэтами Курочкиным, Минаевым, мечты о горах и пустынях Азии и по прежнему бедность.

В 1866 году в Среднюю Азию отправлялась важная миссия. Командовал ею генерал Романовский. При нем состоял молодой блистательный вельможа — флигель адъютант князь Воронцов-Дашков. Миссия должна была взять на себя управление покоренным краем, отстранив от этого завоевателя — генерала Черняева, самоуправство которого начало раздражать петербургское начальство. Черняев вел себя, как Наполеон: хотел штурмовал крепости, не хотел — не штурмовал, облагал налогами не тех, кого надо было облагать, и покорял области, о неприкосновенности которых царское правительство клялось перед всем миром. Черняевы были нужны в момент завоевания. Когда пришла пора осваивать присоединенные области, нужда в них отпала.

При миссии находился и переводчик-драгоман Пашино, откомандированный из министерства иностранных дел, как знающий языки и обычаи тех мест, но не годный для карьеры в министерстве. Оказалось, что скромный переводчик отлично знаком и с молодым князем и с высоким главой миссии: Романовский был не чужд литературы и редактировал журнал «Русский инвалид», в котором Пашино по возвращении из Персии печатал свои записки. По личной просьбе Романовского МИД и отпустил в Туркестан неблагонадежного дипломата.

Именно тогда поэты — друзья Пашино — и написали ему вынесенное в эпиграф этой главы стихотворное напутствие: «В страны далекие Ташкента…» Ташкент казался более далекой и загадочной страной, чем Персия. Еще за четыре года перед тем европейский путешественник не мог и мечтать проникнуть в запретную Бухару, и Вамбери, как уже говорилось, совершил настоящий подвиг. Чиновники, сидевшие в Оренбурге в ожидании назначений и жаждавшие проникнуть в завоеванный край, суливший быстрое обогащение и продвижение по службе, завидовали Пашино, опередившему их. Вновь открывались возможности к быстрой карьере. К богатству. Надо было лишь распорядиться своей судьбой так, как делали это менее совестливые коллеги. Ведь Пашино уже тридцать лет, и эта поездка — последний шанс рвануться вверх.

Прошло несколько месяцев путешествия по Средней Азии, описанного впоследствии Пашино в нескольких статьях, и пришлось присоединиться в Ташкенте к отряду бывшего редактора Романовского. Жизнь в отряде была скучна, как во всяком провинциальном гарнизоне. Несколько скрашивало ее общение с Воронцовым, интересным и образованным собеседником, хотя близости к ним так и не возникло: флигель-адъютант оставался вельможей, Пашино — бедным переводчиком. А с генералом Романовским отношения испортились: в Петербурге генерал ценил Пашино как автора своего журнала, здесь же ему был нужен не автор, не путешественник, а чиновник. Но, как и следовало ожидать, чиновником Пашино себя проявил опять никуда не годным. Правда, он не отказывался от работы: ведь он оказался единственным русским в администрации, знавшим местные языки, и недостатка в знакомых узбеках и казахах у него не было. Пашино даже купил себе в Ташкенте дом (ему давно хотелось обзавестись собственным домом) и там с утра до вечера принимал гостей — не чиновников, а местных жителей. В конце концов это и погубило снова его карьеру. Пашино оказался тем неудобным для властей типом честного российского интеллигента, который, полагая, что для народов Средней Азии факт колонизации объективно полезен, ибо дает им возможность приобщиться к прогрессу, одновременно осуждал русских чиновников-грабителей, хлынувших в Ташкент, и эти свои взгляды не скрывал не только от начальства, но, что еще хуже, от своих гостей-узбеков.

Любопытна формулировка, которой воспользовался Романовский, ходатайствуя о том, чтобы старого знакомого от него убрали. «Это скорее упрямый ученый, — написал оскорбленный генерал, — нежели дипломат… он писал какие-то статьи для каких-то ученых обществ, по которые даже показывать мне он считал лишним». Генерал был обижен. Генерал забыл о том, что он сам литератор. Он гнал Пашино из Средней Азии именно за то, за что совсем недавно приглашал его к себе на службу. А Воронцов-Дашков лишь посмеивался над недалеким генералом, успокаивая Пашино: «Наконец-то вы поймете, какова истинная цена этому солдафону».