Настоящая радуга - [20]

В 1873 году Пашино приехал в Бомбей, а оттуда — в Северную Индию. В Амритсаре пришлось пересесть на лошадей, в Кашмире идти пешком. Волоча правую ногу, опираясь на палку, стараясь не потерять очки, без которых он был почти беспомощен, Пашино поднимался вслед за своим слугой и другом Абдул-Гани. Был ноябрь, шел снег, мела метель и «я, как хромой и безрукий, — пишет Пашино, — несколько раз кричал, вздыхал, стонал, не имея возможности иначе выразить свои страдания. Несколько раз я обрывался и падал сажени на три, потом взбирался, хватаясь за колючки и вьюны, растущие по обрыву, внизу которого была бесконечная пропасть».

План с переодеванием в дервиша пришлось оставить. Удобнее оказалось выступать в роли слуги Абдул-Гани. Как-то раз это даже помогло: в горах напали разбойники, забрали все что было денег у Абдул-Гани, а слугу не тронули. Отобрав у путников также посуду и утварь, разбойники уже не имели к ним никаких претензий, и один из них даже проводил Пашино и Абдул-Гани до ближайшей деревни и помог достать там посуду вместо отобранной.

В городках и селах, через которые проходили путешественники (и где раньше еще не бывало европейцев), Абдул-Гани выдавал себя за купца, едущего в Яркенд купить лошадей. Слуга его, немытый турок, в громадной чалме, с коленкоровой простыней через плечо, был куда более правоверным мусульманином, чем хозяин, беспрестанно бормотал молитвы и слыл среди караванщиков человеком набожным.

Приближались знакомые места — Средняя Азия. Вдали уже можно было различить вершины Памира. На базаpax и в караван-сараях любопытный слуга Абдул-Гани не раз уже встречал знакомые типы лиц: здесь торговали и узбеки и таджики. Звучала знакомая еще по Туркестану речь.

Одно лицо показалось особенно знакомым. Где-то он встречал этого пожилого низенького человека… Вот он поднимается с коврика, отставляет чашку с чаем и идет к Пашино по темным шумным переходам базара.

— Эффенди!

Пашино не оборачивается. Он волочит ногу, спешит затеряться в лабиринте узких улочек.

— Эффенди, постой! Что заставило тебя переодеться правоверным?

Оборачиваются прохожие. Не украл ли чего этот грязный турок в большой чалме?

— Держите его!

Но перед Пашино уже спасительные двери караван сарая. Абдул-Гани спешит к воротам. Пашино слышит спор, останавливается, возвращается. Убегать дальше по разумно.

— Я знаю его, — настаивает низенький преследователь. — Он русский офицер. Большой человек. Я был поваром у Абдурахман-хана, когда повелитель правоверных приезжал в Ташкент. Этот русский крутился рядом, выведывал. Прошло много лет, я вернулся в Афганистан но я помню его.

Большая толпа собралась вокруг. На Пашино смотрят недоброжелательно. Здесь боятся шпионов: близки английские владения, а там, за Памиром, Россия. Так погибли Коннолли и Стоддард — английские путешественники. Абдул-Гани клянется всеми святыми, что слуги его родом из Турции. Толпа собралась у входа в каморку, где живут Пашино и Абдул-Гани, — ждут, пока подозрительный человек соберется, чтобы идти к вали — судье.

— Абдул-Гани, — умоляет Пашино. — Ты пойдешь мной к вали. Если они меня разоблачат, тебе ничего не грозит. Но ты хоть будешь знать, как я погиб. Ты вернешься в Россию и расскажешь об этом русскому генералу. Тебе дадут за это награду. Ты расскажешь там о пути, который мы прошли вместе.

В эти минуты Пашино более всего страшила неизвестность: погибнешь и никто не узнает, где кончил дни путешественник Пашино. На заседании Географического общества Петр Петрович Семенов поднимется со своего места, предложит собравшимся минутой молчании почтить память члена общества, известного своими трудами Петра Ивановича Пашино. Члены общества поднимутся, помолчат и перейдут к другим делам. Вот и все — и ни один человек больше не вспомнит о Пашино И не родятся задуманные книги, и, главное, та книга о путешествии в запретные области Азии, которая осталась в голове Пашино: ведь нельзя же вести дневник в этом последнем путешествии.

Абдул-Гани долго колебался. За деревянной дверью шумела нетерпеливая толпа, и голос низенького афганца, поднимаясь над гулом толпы, будоражил ее, разогревая страсти. Пашино передал слуге все свои деньги, спасенные от разбойников, часы, очки. Абдул-Гани растрогался. Ему проще было бы уйти и скрыться: в суматоxe никто бы не заметил исчезновения. Но он сказал:

— Пойдем, Петр. И да сохранит нас Аллах.

Они шли по пыльной улице, сзади топали возбужденные предстоящим разоблачением люди, и Абдул-Гани говорил неспешно и даже торжественно:

— Кому не суждено дальше жить, тот непременно и известную минуту умрет, если же кому суждено дальше жить, того против воли божьей никто не смеет казнить.

Старый вали уже был предупрежден о поимке шпиона. Он сидел на возвышении в обширной комнате, окруженный советниками, муллами и просто любопытными стариками. Низенький афганец был допущен в зал и стоял в сторонке.

— Который из них? — спросил вали, поглаживая серебряную бороду.

Абдул-Гани отступил назад, и Пашино оказался совсем один посреди пустого, ставшего холодным и необоримым пространства.

Он опустился на корточки. Голова была ясной, звонкий, и Пашино молча твердил: я — турок, я — слуга Абдул-Гани.