Настоящая принцесса и Наследство Колдуна - [5]

Но некому было всматриваться — пожарные спешили делать свое дело, да и дым был слишком густой, а журналисты, которые отпечатали свои снимки наутро, когда не было уже ни стройной церкви с ее витражами и колоннами, ни загадочного здания, безмерно удивились: ведь они своими глазами видели таинственные черные башни, а на фотографиях был только горящий храм, пламя и черный непроглядный дым.

* * *

Лиза вышла из гардеробной и плотно закрыла за собой дверь.

«Соберись! — велела она себе. — Возьми себя в руки! Получается, что от тебя сейчас многое зависит, почти все, а значит — хватит нюни распускать!»

Лиза фамильным Бабушкиным жестом сжала ладонями виски, развернулась на пятках и побежала к родительскому портрету. Она в последнее время часто бегала посмотреть на него, чтобы в очередной раз подумать о том, какой, наверное, хорошей королевой была мама Уна. Она, наверное, всегда точно знала, что ей делать и как быть. И рассчитать бюджет ей было проще простого. Или это, скорее всего, делал папа. И плакала Уна только в детстве, а в детстве с кем не бывает. В детстве случается и из-за пустяковой обиды реветь в три ручья — это Лиза по себе знала.

Она смотрела на портрет, теребя кончик косы, и понемногу успокаивалась. На нем было столько всего, что чуть ли не каждый раз Лиза находила новые подробности — тщательно прорисованные стежки у мамы на платье, завитки оконного переплета, легкий оттенок желтизны на деревьях дворцового парка вдали — и правда, портрет писали, когда была осень.

А еще Лиза любила слушать, что происходит на картине. Там мерно накатывали на берег далекие морские волны в гавани, шелестели под окном деревья дворцового парка, иногда перекликались чайки. Шуршало мамино зеленое платье, позвякивали бисеринки вышитой на груди розы, шуршали, перешептывались страницами книги на полках… Человеческих голосов, правда, не доносилось, как Лиза ни вслушивалась. Лиза точно знала, что ничего она не выдумывает, картина действительно звучит. Как, впрочем, и многие другие картины. В Эрмитаже, например — она сколько раз слышала, хотела даже Маргаритиному папе сказать, когда он их компанией по музею водил, да побоялась — не поверит. (Илья Ильич вообще после прошлогодних событий просил ему ни о каком волшебстве не напоминать — мол, он и так старается все это забыть как страшный сон).

Родительский портрет, впрочем, звучал все время по-разному — но, может быть, и другие картины по-разному звучат, если слушать их каждый день. Иногда Лиза подумывала, не рассказать ли об этом Маргарите или лучше сразу Илье Ильичу, но каждый раз смущалась и помалкивала. Если уж про эрмитажные смолчала…

А еще Инго как-то — уже давно — говорил, что ему однажды показалось, будто на портрете что-то изменилось, какие-то мелкие детали. Но, наверное, действительно показалось. Не может же портрет меняться. Ей, правда, иногда и самой чудилось, что тени лежат иначе или цвет стал чуточку другой, — но ведь и освещение здесь, в галерее, все время разное…

И тут Лиза застыла на месте.

Розы на мамином зеленом корсаже — вышитой, алой, — не было!

Лиза ойкнула.

Зато роза появилась у мамы в руке. Кованая, металлическая, на стебле — длиной с едва начатый карандаш. Мама держала ее в тонких пальцах, у самого ворота. Странная какая-то роза… для брошки слишком крупная…

Лизе стало жарко. Она внимательно вгляделась в картину — как, оказывается, трудно вглядываться, когда привык слушать! А потом подхватила юбки и со всех ног кинулась обратно к Бабушке. Срочно рассказать ей, она удивится и обрадуется, ей полезно радоваться…

Бежать по галерее и тем более подниматься по лестнице в платье, которое по радингленским понятиям считалось повседневным, было неудобно, и на бегу Лиза мысленно шипела от досады — в джинсах и безо всяких оборок она бы добралась до Бабушкиных покоев в два раза быстрее.

— Лиллибет! — ахнула королева Таль, когда принцесса вихрем влетела в ее спальню. — Ты же у меня только что была! В школу опоздаешь!

— Бабуля, там картина меняется! — выпалила Лиза, присела на край Бабушкиной постели и выложила все на одном дыхании.

Потом посмотрела на Бабушку и оторопела.

Лицо у той стало совсем траурное.

— Бедная девочка, — проронила Бабушка, и Лиза не сразу поняла, к кому это относится — к ней или к маме. — Не надо придавать этому значения. Уна вполне могла как-то заколдовать картину, вот она и меняется. Поверь, это ничего не значит.

— Как — заколдовать?! Мама что, была волшебница?

— Твоя мама была… ведьма, — словно через силу, выговорила Бабушка и тотчас поправилась, — волшебница. Не пугайся, Бетси, я не вкладываю в слово «ведьма» ничего дурного, просто однажды в детстве я поймала ее на колдовстве и запретила впредь этим заниматься. Раз и навсегда. Она, конечно, обиделась, даже не разговаривала со мной несколько дней, но потом смирилась. И я считаю, что поступила правильно. — Бабушка строго посмотрела Лизе прямо в глаза. — Да, до сих пор так считаю. От волшебства одни беды, ты же сама видишь.

— А… — Лиза, которая ничего такого не видела, от ошеломления не сразу подобрала слова. — А Филин что считает?