Настоящая леди - [39]

Она смахнула слезы тыльной стороной ладони; Эдвард заметил, что на переносице у нее высыпали веснушки. Она, дрожа, нагнулась и опустила маленького кролика на траву. Зверек некоторое время, дрожа, стоял на месте, а потом скакнул прочь, махнув белым хвостиком, и скрылся за кустами.

– Не плачь, малышка, – сказал Эдвард, уверенно обнимая ее рукой за плечи. – Пойдем в дом – если его можно так назвать; и расскажи обо всем, что с нами произошло!

Слезы у Ровены высохли, как по волшебству. Она шагала рядом с Эдвардом, и ее зеленые глаза сияли. Наконец-то Эдвард пришел в себя! Теперь все будет хорошо. Они сели на измятые остатки ее гардероба, из которых она соорудила ему постель, и Ровена рассказала обо всем: как у Эдварда была горячка, как они бежали из Йорка и еще тысячу мелких подробностей, которые до сих пор ей некому было поведать. Он слушал ее молча, а потом ласково погладил по растрепанной голове.

– Тебе досталось, моя маленькая пуританочка! – сказал он с нежностью.

Она слабо улыбнулась.

– Вот уже несколько дней как ты можешь обслуживать себя сам, – сказала она, – но ты все время был не в себе, словно где-то далеко, и не узнавал меня. Только ел, спал и бредил… – Вдруг она замолчала и вспыхнула.

– А дальше? – Эдвард нахмурился. – Почему ты так покраснела? Я чем-то обидел тебя в горячке? Если да, я могу лишь молить тебя о прощении, ведь я был не в себе.

Ровена с трудом взяла себя в руки. Для него вполне естественно не помнить о том, что произошло за последние дни.

Видя, что она ничего не отвечает, он продолжал:

– В фургоне было мало еды? Почему ты отправилась охотиться на беззащитных кроликов, Ровена?

– Еды осталось мало, – кивнула она. – У тебя проснулся зверский аппетит, Эдвард. Вот почему я поняла, что скоро ты поправишься. Лошадь съела почти весь овес… ой, я совсем забыла!

Ровена прикусила губу; в глазах ее застыл ужас. Она приготовилась признаться в своем преступлении.

Эдвард улыбнулся:

– О чем забыла, милая? Не бойся, говори смело; я тебя не съем! Понимаешь ли ты, что я перед тобой в вечном неоплатном долгу? Ты лечила мои раны, кормила меня, соорудила мне постель из своей одежды! Ты вместе со мной вынуждена была бежать из города и искать убежища в заброшенной хижине. Ты просто чудо! Так что случилось с проклятой лошадью? Признаю, кляча мне не понравилась с самого начала, но выбора у меня не было. Лошадь покрепче не вязалась бы с фургоном!

Ровена тяжело вздохнула, встала и подошла к двери.

– Боюсь… – тонким голосом проговорила она, – боюсь, я потеряла ее!

– Потеряла? Как можно потерять такое огромное животное? – неожиданно весело спросил Эдвард Биверли, подходя к ней. – Ну-ка, признавайся, милая! Что случилось?

– Это произошло вчера ночью, – заговорила Ровена, поняв, что он не сердится. – Я очень устала и не проверила, крепко ли привязала лошадь. Сегодня утром она ушла вместе с веревкой.

– Вместе с веревкой? – изумился Эдвард.

– Мне показалось, что мы с ней подружились, – кивнула Ровена. – Сначала она меня недолюбливала. Потом я накормила ее овсом, и дело пошло на лад. И вот как она отплатила за мою доброту – сбежала ночью… – расстроенным, обиженным голосом продолжала она.

Он едва не расхохотался в голос, но, посмотрев ей в глаза, понял, что она не на шутку огорчена, и прижал ее к себе.

– Поплачь, если хочешь, бедняжечка, – ласково предложил он. – На твои хрупкие плечи легла непосильная ноша. Но теперь все кончено! Я выздоровел; настал мой черед заботиться о тебе.

Ровена, однако, не заплакала, а сердито возразила:

– Не надо!

Он отстранил ее от себя и улыбнулся, глядя на ее, мокрое от слез лицо:

– Что «не надо», дитя?

С неожиданной силой Ровена топнула ногой.

– Ну вот, опять! – воскликнула она. – Эдвард, не называй меня «дитя»!

Он порывисто вздохнул.

– Ты еще совсем малышка, – ласково возразил он. – Ну-ка, скажи, сколько тебе лет?

Ровена подняла лицо.

– Мне восемнадцать, – раздельно проговорила она. – В этом возрасте человек считается взрослым.

Эдвард Биверли не отвел от нее взглядами она вдруг вспыхнула. Он с грустью улыбнулся, потом развязал стягивавшую ее волосы веревку. Потом порывисто приподнял ее лицо ладонями и поцеловал в лоб, словно ребенка.

– Я старше тебя на десять лет, Ровена, – тихо сказал он, посерьезнев. – В наше время десять лет – как целая жизнь, милая. Когда мне было восемнадцать, еще жива была память о битве при Марстон-Мур. Тогда Кромвель был всего лишь военачальником; никто и помыслить не мог о том, что он станет диктатором. – Он вздохнул. – С тех пор прошло десять лет, десять лет войн и кровопролитий. Вначале я просто боролся за выживание, потом – Господи, прости – я понял, что мне нравится драться, не важно, на чьей стороне. Я воевал за тех, кто больше платил. Честь и верность почти ничего не значили для меня; они стали товарами, которые можно купить за деньги.

Ровена попыталась горячо возразить: ему не стоит так строго судить себя. Но Эдвард приложил палец к ее губам и продолжал:

– Десяток таких лет – слишком широкая пропасть, однако через нее можно перекинуть мост с помощью нашей честной дружбы. Ты, милая, знаешь обо мне только то, что хочешь знать. Но прошлое невозможно забыть, невозможно притвориться, будто ничего не было.