Настоящая книжка Фрэнка Заппы - [2]

В конце концов он поступил в колледж Чепл-хилл в Северной Каролине и стал играть на гитаре в составе некоего трио «странствующих певцов». (Я до сих пор на день рождения получаю открытки от страховой компании Джека Уордлоу, который играл на банджо.)

Они бродили под окнами общежитий и пели студенткам серенады типа «Красного крылышка». Кроме того, отец входил в борцовскую команду, а после учебы устроился преподавателем истории в колледж Лойола в штате Мэриленд.

Дома родители обычно говорили по-итальянски, чтобы дети не знали, о чем идет речь, — а речь шла, скорее всего, о деньгах, поскольку таковых у нас, кажется, никогда не бывало. Думаю, родителям удобно было иметь «секретный код», а детей они родному языку не учили, наверное, из желания ассимилироваться. (Во время Второй мировой войны в США немодно было происходить из «иностранцев».)

Жили мы в армейском бараке в Эджвуде, Мэриленд. Там была одна семья — Найты, — которую отец называл «эта самая деревенская шайка». Однажды Арчи Найт повздорил с моим отцом, и дальше я помню, как папа несется к дому и кричит: «Доставай пистолет, Рози! Пистолет доставай!»

Так я впервые узнал, что у него есть пистолет (хромированный револьвер тридцать восьмого калибра, хранился в ящике с носками). Мама умоляла его не убивать соседа. К счастью, отцу хватило ума ее послушаться.

После того случая я уже знал, где лежит пистолет. Однажды я взял его с собой на улицу и, как сейчас помню, решил: «Лучшего игрушечного пистолета я в жизни не видел!» И вот, когда никто не смотрел, я приноровился стрелять из него одноразовыми пистонами и «синими пульками» — отрезанными головками деревянных кухонных спичек.

Родители весьма расстроились, обнаружив, что я испортил боек.

Мамины родители владели рестораном — тоже близ Мэрилендского порта. Мама рассказывала историю о парне, который туда пришел и затеял драку. Кажется, мамин отец взял такую большую вилку, какими картофелины из кипящей воды вытаскивают, и вонзил ее парню в башку. Тот не умер — унесся прочь с вилкой в макушке, точно с антенной.

Папин отец редко мылся. Он любил сидеть на веранде, напялив на себя кучу одежды. Еще любил пить вино и каждый день начинал с двух стаканчиков «бромо зельцер».

Мамина мама не говорила по-английски и поэтому рассказывала нам сказки по-итальянски — к примеру, про «мано пелуса», волосатую руку. «Мано пелуса! Вене куа!» — говорила она страшным «бабушкиным голосом», что должно было означать: «Волосатая рука! Иди сюда!» — а потом пальцами проводила по моей руке. Вот чем занимались люди, когда не было телевидения.

Первые воспоминания детства — как я носил матросский костюмчик с деревянным свистком на шее, все время ходил в церковь и то и дело становился на колени.

Одно время, когда я был еще совсем маленький, мы жили в пансионе. Может, в Атлантик-Сити. У владелицы пансиона был шпиц, этот шпиц ел траву, а потом выблевывал что-то вроде белых фрикаделек.

Потом мы поселились в одном из тех домов, что впритык друг к другу стояли на Парк-Хайтс-авеню в Мэриленде. У нас были деревянные полы, до блеска натертые воском и покрытые видавшими виды половиками. В те времена было принято все натирать воском, пока на поверхности не появлялось ваше отражение (не забывайте, еще не было телевидения, и у людей находилось время заниматься подобной ерундой), а еще было принято вот что: когда папа приходил с работы домой, надо было бежать его встречать.

Однажды, когда папа возвращался с работы домой, мой младший брат Бобби меня обогнал и добежал до двери первым. (Дверь была разделена на застекленные квадратики.) Он ее открыл, крепко обнял папу, а потом закрыл дверь. Подбегая, я поскользнулся на половике и левой рукой пробил стекло. Я слышал, как все говорят, что надо позвать доктора и наложить швы. Я так канючил, что зашивать ничего не стали, — попросту извели на руку целую пачку лейкопластыря, и у меня остался шрам. Терпеть не могу уколов.

У меня были ужасные зубы, родители водили меня к итальянцу-дантисту, у которого имелся удивительный аппарат — нечто среднее между цепной пилой и швейной машинкой. Эту штуковину он совал мне в рот, и она давай гудеть: «вуу-вуу-вуу-вуууу» — без новокаина. С тех пор при слове «дантист» я содрогаюсь в ужасе.

Родители считали, что должны ходить только к итальянскому дантисту, потому что не могут доверять никому из этих «белых» зубных врачей (неровен час окажется родичем какой-нибудь деревенщины), — так я и познакомился с гнусным доктором Рокка. В роли злого монаха в «Имени розы» он бы произвел фурор.

Мой первый космический скафандр

Папа устроился метеорологом в Эджвудский арсенал. Во время Второй мировой войны там делали отравляющий газ, а метеоролог, насколько я понимаю, определял направление ветра, когда придет время выпускать эту дрянь.

Папа приносил мне из лаборатории поиграть всякое оборудование: мензурки, оплетенные бутыли с узким горлом, маленькие чашки Петри с ртутью — с шариками ртути. И я вечно со всем этим играл. Весь пол моей спальни был в этой «гадости» — ртуть пополам с катышками пыли.

Одна из моих непременных тогдашних забав — высыпать ртуть на пол и колотить по ней молотком, пока не заляпает всю комнату. Я жил в ртути.