Настольная книга верующего - [53]

Подлинный старец, прежде всего, благодаря высокой духовности, бережно относится к каждому конкретному человеку. В силу своей опытности и благодатного дара он раскрывает образ Божий в человеке теми средствами, которые созвучны его духовному устроению и возрасту. Отдельные же современные «старцы» (а вернее их будет называть «младостарцами»), не обладая духовным рассуждением, налагают на воцерковляющихся неудобоносимые бремена (Лк. 11:46), применяют в своей пастырской деятельности штампы, губительные для духовной жизни, необоснованно применяют к мирянам, по большей части духовно еще не окрепшим, формы духовного руководства, уместные только в монашестве.

Нередко в доказательство преданности себе они требуют от приходящих к ним продать их скудное имущество, в результате чего те, лишившись имущества и жилья, попадают в абсолютную зависимость от такого пастыря. Столь превратное толкование слов Спасителя: Все, что имеешь, продай… и… следуй за Мною (Лк. 18:22) больше согласуется с практикой современных тоталитарных сект, наводнивших Россию в последние годы, чем с духом Евангельских заветов.

Подобными же «старцами» распространяется и практика заключения браков, при которой благословение на совместную жизнь преподается людям малознакомым или вообще незнакомым друг с другом. Часто это соединяется с внушением неправославного взгляда на это таинство, при котором смысл брака усматривается исключительно в рождении детей. Такой взгляд совершенно не согласуется со святоотеческим пониманием Таинства Брака как школы возрастания в христианской любви, как таинственного единения духа, души и тела супругов. Такое младостарческое толкование брака сужает полноту духовной жизни, возможную в христианской семье, сводит ее до проявления одного человеческого естества. Оно мешает созиданию домашних церквей, в чем, по мысли одного современного апологета, для Русской Церкви и заключается ее будущее: «Научатся ее члены создавать домашние церкви – будет существовать Русская Церковь, не сумеют – Русская Церковь иссякнет» (Протоиерей Глеб Каледа. Домашняя Церковь. М., 1997. С. 12).

Те же младостарцы довольно часто не допускают до причастия людей, «не снявших венцы», то есть не расторгнувших церковный брак. В результате люди, порой в возрасте 60–70 лет, много лет назад разведенные и не имеющие никакого намерения вступать в новый брак, осаждают Патриархию с требованием снятия благословения с брака. Правда, случаются среди них и люди весьма молодые, уже вступившие в брак во второй раз, которым, снисходя к их немощи, действительно дается такое благословение, для этого имеется соответствующий чин второбрачного венчания. Но для тех, кто намерен использовать подобный развод лишь для более свободного шествия по греховному пути прелюбодеяния, благословение, естественно, даваться не может.

То гипертрофированное значение, какое придается в младостарческих приходах личности священника, пагубно сказывается и на богослужебной жизни. Ее центром становится исповедь, которая обставляется неуместными церемониями, превращаясь из сугубо личного таинства в массовое действо, о чем я еще скажу несколько позже. Литургия в таких случаях совершается с непозволительным небрежением, иногда с перерывами для продолжения исповеди.

В проповедях эти священнослужители, обращая внимание своих прихожан на важность Таинства Покаяния, не раскрывают им полноты значения Святой Евхаристии как Таинства, созидающего Церковь.

Нездоровая зависимость новообращенных от личности младостарца порождает искаженные формы приходской жизни. Люди идут в церковь, чтобы встретиться со «своим батюшкой», а не со Христом, чтобы поговорить со знакомыми, а не для молитвенного общения с полнотой Церкви. Характерная для воцерковляющихся ущербность церковного сознания, в котором не находится места понятию о соборности и вселенскости Церкви, поддерживается такими пастырями, внушающими своим чадам, что спасение возможно лишь в пределах их общины, и для утверждения в этом осуждающими других священнослужителей, тем самым отталкивая людей от них. Это ведет к самоизоляции подобных общин от других приходов, от епископа и, в конечном счете, от Церкви.

Самоизоляция часто имеет следствием недопустимую политизацию таких общин, когда «левая» или «правая» политическая ориентация объявляется единственно соответствующей православному миропониманию. В таких общинах легко приживается та губительная для церковного единства критика Священноначалия, о которой мы только что говорили. Неудивительно, что болезненные формы общинной жизни в этих приходах больше напоминают сектантскую замкнутость раскольнических общин или обособленность протестантских групп. Подобных общин в послереволюционные годы возникало множество, и печальная участь их нам известна. Община, не возглавляемая епископом, отсекает себя от Церкви, а значит, уже обречена на духовную смерть.

Названные искажения пастырской деятельности, литургической и общинной жизни имеют серьезные экклезиологические последствия. Священники, подобными путями утверждающие свой авторитет, фактически присваивают себе честь, которая по праву может принадлежать только епископу. Происходящее в связи с этим разрушение церковного сознания как у них самих, так и у их паствы, формирует в Церкви идеологическое и экклезиологическое течение, по сути, протестантского типа, в котором теряется Дух, созидающий богослужебные и организационные формы Православия, наполняющий и животворящий их. И, как результат этого, люди, нашедшие «дорогу в Церковь», отворачиваются от нее, несмотря на воссоздание внешнего благолепия храмов и их материального благополучия. И в этом, к сожалению, вина не их, а подобных «старцев»-лжепастырей.