Настигнутые коммунизмом - [33]

Третий день. Нет смысла. Нет бога. Ничего нет. Есть бледное лицо сына, охваченное жаром тельце, слабые пальцы, упавшие на кровать. Врачи что-то отрешенно, отстранено толкующих о плохих анализах крови, о том, что они делают все возможное. Их глаза зашорены, занавешены. Они не хотят видеть отчаянья в толкущихся перед ними родителях. Лишь няньки и медсестры обозначают суету и заботу после получения ими денег. Жена, забегая домой, прячется по углам и плачет. Кроме отчаянья, у меня ничего не осталось. Теперь я знаю. Нет смысла. Нет бога. Ничего нет.

Сын очнулся от жара где-то около пяти вечера. Его рука слабо шевельнулась, он открыл глаза. Он видел меня, смотрел спокойно и серьезно.

— У тебя что-нибудь болит? — спросил я.

— Нет, — едва слышно раздвинулись его губы.

Он снова молчал, глядя серьезно и спокойно.

— Я болею, — сказал он, — и мне все хуже… Так ведь? Я, наверное, умру?

— Этого не может быть, — едва пролепетал я.

Он, казалось, успокоился, а через некоторое время сознание ушло от него — навсегда.

Ничего не стало. Через какое-то время мы с женой разошлись. Я жил один. Но смысла в этом не было. Я даже не пытался искать его. Зачем? Больше ничего нет. Я все тебе сказал.

Однажды вечером зазвонил телефон. Елисей снял трубку.

— Здорово, — вонзился в ухо знакомый переполненный весельем голос, — узнаешь Валерку? Я твой должник, — он счастливо захихикал, — до этой, до гробовой досочки. Ах, досочки мои, досочки.

— Ты что, поправился? — спросил Елисей, вспомнив их разговор, его бледное трясущееся лицо.

— Отлегло, спасибо тебе.

— Я-то тут при чем? — удивился Елисей.

— Не скромничай. Если бы не ты… ой, как плохо мне было, теперь как рукой сняло. В общем, через минут десять выйди к подъезду. Мои ребята тебе коробочку передадут. От меня подарочек, не пожалеешь.

— Не нужно мне ничего.

— Брось, и не заикайся.

Не успел он повторить отказ, как в трубке зазвучали гудки.

Раздосадованный Елисей все-таки накинул пиджак, сказал жене, что ему надо выйти минут на десять.

По безлюдной улице редкой вереницей тянулись фонари. Вокруг царили не свойственные городу покой и тишина.

Разудалое веселье Есипова ничуть не удивило. Он, как водится, сразу забыл о всех ужасах и клятвах, едва полегчало. Вряд ли, подумал Елисей, существует на свете что-нибудь, что могло бы остановить Есипова, если его плоть хоть немного набрала силы. В юности он, кажется, даже сам боялся терзающих его желаний. А сейчас даже угроза смерти не устрашает. Еще из поры совместной учебы в памяти Елисея остался один такой эпизод.

Один из преподавателей явился на занятия с симпатичной ассистенткой. Девушка была в самом соку, ее мягкое, сочное тело переполняло тонкую ткань одежды. Есипов весь вытянулся, как охотничья собака в стойке. Он пожирал ее глазами, а иногда переводил взгляд на преподавателя и бледнел, потому что профессор известен был злобным характером и цепкой на студенческие проделки памятью.

Так Есипов терзался до перемены. Едва прозвенел звонок, он ринулся вперед. Он ходил кругами около стола, за которым укладывал портфель преподаватель, не зная, как выманить аппетитную девицу.

Когда они наконец встали из-за стола и двинулись к двери, один из студентов спросил о чем-то профессора, и тут же Есипов разъединил ассистентку и ее шефа и чуть ли не руками вытеснил красавицу за дверь, где сразу обрушил на нее все свои способности: улыбки, намеки, поглаживания.

Через неделю или две по институту пронесся слушок, что тот профессор, зайдя не вовремя в свой кабинет, застукал ассистентку и Есипова в момент любовного восторга. Есипов был страшно перепуган и каялся на каждом углу, но как всегда вышел сухим из воды, а вот ту девицу в институте больше никто не видел.

На перекресток из темного проулка лихо вылетела черная «Волга», круто развернулась и, грузно сунувшись на передние колеса, тормознула у ног Елисея. Дверца открылась, салон слабо осветился.

— Елисей Иванович? — послышалось из машины.

Елисей наклонился, желая разглядеть, кто находился внутри. Чья-то крепкая рука вынырнула из проема двери и уцепилась в его плечо. Пошатнувшись, он завалился на заднее сидение.

— А где Валерий… что за шутки? — возмутился он.

Близко Елисей увидел улыбающиеся лица крепких молодых людей.

— Валерий Дмитриевич велел доставить вас как принца, а при сопротивлении — живого или в анабиозе, — сказал один, и вместе они довольно заржали.

Машина, круто развернувшись, уже неслась по пустынной улице. Повиляв по кривым улочкам, они оказались в районе местного стадиона. Машина вкатилась в распахнутые ворота и остановилась у приземистого сруба с тускло освещенной дверью. Стены были выкрашены черной краской, и поэтому избушка совершенно сливалась с тьмой ночи, только слабый фонарь над входом да узкое запотевшее оконце выделялись на черном фоне. Едва они вошли, как Елисей сообразил, что это сауна. Вдоль стены стояли шкафчики с одеждой, одежда была разбросана на креслах и стульях, в беспорядке расставленных в предбаннике. За дверью в парилку шумели голоса, хохот. Парни, которые его привезли, видимо, решили, что больше опекать его не надо, быстро скинули одежду и нырнули в жаркий проем двери. Сразу же оттуда появился Есипов, совершенно голый, весь распаренный, мокрый, колышущийся бесчисленными складками жира, словно плохо надутый шар, подпираемый маленькими ступнями.