Наставники - [12]

В сорок третьем году многие члены моей семьи стали демонстрировать то, о чем раньше и речи не было, а сейчас оказалось не только возможным, но и полезным. Отец, вспомнив свое славное сокольское прошлое, ходил на руках, я ради укрепления мышц греб, сидя в разборной лодке для физкультурных тренировок, тетки возобновили трюк с многоразовым пропусканием переплетенных ниток через растопыренные пальцы. Но самые чудесные фокусы творил родственник Никола. Он ускользал из-под носа у немецких патрулей, поднимал и уносил в одной руке огромное количество боеприпасов, неприметно свинчивал гайки с колес военных машин. Во время одной знаменитой полицейской облавы он съел важнейшие документы народно-освободительной борьбы в Сербии, причем у всех на глазах. Никола, незаменимый курьер революции, поглощал целые тетради, протоколы, драгоценные материалы, чтобы они не попали в руки врагу. Чудесный национальный атлет Драголюб Алексич ходил по проволоке, глотая осколки битых тарелок, сминая руками железные канцелярские стулья, словно увядший букет; Никола демонстрировал свою патриотическую ловкость – тоже очень серьезное занятие, и в чем-то они были похожи. На разноцветных флажках Драголюба Алексича, которыми он размахивал со своих высот, стала появляться красная звездочка – признак свободы. В листовках Николы, рассказывающих о великих сражениях у Воронежа, о колхозном образе мышления и многом другом, стала появляться фотография Алексича, глотателя железа, по пояс голого. Немцы разглядывали захваченные листовки, какие-то унтеры, совсем неграмотные, решили, что, поймав известного атлета, они получат десять тысяч рейхсмарок золотом. Работая на проволоке, Алексич постепенно полностью изменил свою программу. Катя на велосипеде по проволоке, натянутой между домами, он стрелял из большой хлопушки; из хлопушки вылетали листовки нашего родственника Николы, фотографии артисток и некоторое количество портретов Иосифа Сталина, далекого, но величественного стального человека. Зрители аплодировали искусству великого воздушного иллюзиониста, выкрикивая его имя, а также другие имена – например, «Йосип» или «Молотов». Немцы бормотали: «Вас ист дас?» и «Швайнерай!», немцы со временем изменили на противоположное первоначальное мнение о физических достоинствах величайшего сербского атлета. На крики, раздававшиеся во время выступлений Алексича, немцы отвечали своим говором, пистолетно-пулеметным.

В очень голубом небе, кроме летящих с проволоки фотографий абсолютно девических красивых тел, стали расцветать белые клубочки взрывающихся снарядов, выброшенных высоко в атмосферу с помощью немецких средств противовоздушной обороны. В тысяча девятьсот сорок третьем году, в гуле великих битв Второй мировой войны, начали разыгрываться воистину редчайшие сцены искусства физической культуры, искусства силы – словом, народного искусства. Пугаясь мрачного зудения американских бомбардировщиков, летящих на Плоешти на невероятной высоте, немецкие артиллеристы открывали беспорядочный огонь, поражая изображения худеньких, очень стройных девиц, летящих с натянутой Алексичем проволоки. В сорок третьем году, когда люди умели ценить и понимать жертвы, многие летящие девушки нашего народа были сбиты и разнесены в клочья оккупационными войсками ПВО, но и это не могло остановить непреодолимое развитие атлетического искусства на его пути к окончательной победе.

В сорок четвертом году к выстрелам хлопушки Алексича стал примешиваться гул пушек Двадцать первой сербской дивизии, а также маленьких пушечек русского производства, производящих неимоверный грохот. В сорок четвертом наш родственник Никола сумел согнуть немецкого обер-лейтенанта Гюнтера Штрайбхофера абсолютно голыми руками, причем Штрайбхофер лопнул с таким звоном, будто был сделан из хрусталя. Радуле Васович, боец той же Двадцать первой, прижатый двумя эсэсовцами, сумел голыми зубами вырвать кадыки у обоих. Невероятное искусство демонстрировали в сорок четвертом, октябре месяце, во дворе, усыпанном стальными осколками, расплющенными пулями и тому подобным.

Через несколько часов пошли русские танки, на танках висели солдаты с автоматами, солдаты почти не держались за броню. Кавалерист из Двадцать первой сербской прогалопировал, стоя в седле и паля в воздух из карабина. Люди, аплодируя, вылезли из подвалов. Через несколько часов мы увидели солдат, несущих на руках освобожденных из тюрем заключенных, те, в свою очередь, поддерживали за плечи других ослабевших узников, это очень походило на пирамиду. Старший лейтенант Мирон Степанович Тимирязев с помощью водки, драгоценного русского напитка, прошел на руках всю Макензиеву улицу. И наконец, через несколько дней, когда уже были сбиты все самолеты разгромленной оккупационной мощи, в прекрасном голубом небе появился Драголюб Алексич, вися на собственных зубах под самолетом партизанского воздушного флота с флагом, уже абсолютно победным, в руках.

Опасное ремесло – японское

За несколько лет до войны в городе стали появляться сначала странные предметы, потом и картинки, одежда, книжки смешного содержания; все это происходило из совершенно иной страны – японской. Мы получили в посылке чайные чашки, совершенно прозрачные, на чашках просматривались изрыгающие огонь трехглавые змеи, соломенные хижины и люди, спотыкающиеся вследствие своей японской походки. Мама сшила пеньюар из черного шелка; на спине или несколько ниже золотыми нитками был вышит дракон, глаза у дракона были из стеклянных горошин, дедушка спрашивал: «Тебе жопу не давит, когда сидишь?» Тетки сказали: «Все стихи прекрасны, но прекраснее всех японские в переводе одного летчика Милоша Црнянского!» Дедушка сказал: «Вот припрутся эти японцы и переколют нас своими мечами!» Дядя сказал: «Точно, особенно если провертят земной шар, потому что они как раз с другой стороны, то есть снизу!» Я спросил: «Почему японцы живут снизу к выдумывают драконов?» Дядя ответил: «Потому что они фашисты и будут уничтожены, как только русские войдут в Токио!» Мама сказала: «Не дай Бог!» Соседям взбрело в голову оклеить комнату японскими обоями, дедушка спросил: «Вы что, рехнулись?» Отец пришел после пьянки, увидел странные картины в знакомом доме и спросил: «Где мы?» Дедушка ответил: «Где мы – не знаю, а ты-то – в раю!»