Наставник. Учитель Цесаревича Алексея Романова. Дневники и воспоминания Чарльза Гиббса - [93]

В феврале четверо из пяти царских детей заболели корью. Императрица предоставила Гиббсу апартаменты в Александровском дворце, чтобы его можно было вызвать в любой момент. Александра Федоровна заметила, что, если за ним пошлют поздно вечером, Сиг (так называли Гиббса в Царской Семье) сможет прийти в халате.

К концу февраля ситуация в Санкт-Петербурге вышла из-под контроля. Все больше людей высказывались против участия России в войне. Массовое недовольство тем, что вся власть сосредоточена в руках Царя, накапливалось десятилетиями и наконец прорвалось наружу. Простой народ, живущий в трудных условиях, был готов объединиться, избрав лозунгом выражение, возникшее на основе высказываний Карла Маркса «Пролетариям нечего терять, кроме своих цепей»[374].

Слухи о грядущем дефиците хлеба посеяли на городских улицах панику. В первые сутки забастовку объявили рабочие ткацких фабрик, вскоре их примеру последовали десятки тысяч других рабочих, после чего толпа хлынула на улицы. Полиция, следуя приказам Думы, не предпринимала никаких действий. Отряды солдат, призванные подавить беспорядки, попросту присоединялись к бастующим. Гиббс, поглощенный дворцовой жизнью, требовавшей строгого соблюдения правил этикета, не сразу смог оценить всю серьезность положения. Возможно, в этом и не было ничего странного: Император также не желал замечать очевидное. В январе посол Великобритании в России сэр Джордж Бьюкенен прямо предупредил Николая II: «Сэр, если бы я видел, что мой друг темной ночью идет по лесной тропинке прямо к пропасти, разве я не должен был бы предупредить его об опасности?» Эти слова взволновали Николая Александровича, но он не смог действовать достаточно решительно[375].

К 28 февраля город был фактически парализован. Министры в отчаянии телеграфировали Императору, который к тому времени уже вернулся на фронт. Телеграмма, отправленная членами Государственного Совета, гласила:

«…Правительство, никогда не пользовавшееся доверием российского народа, полностью дискредитировано и не в состоянии справиться с этой чрезвычайной ситуацией… Дальнейшие колебания и промедление грозят стране непредвиденными последствиями».

2 марта 1917 года Николай II подписал отречение от престола. Изначально Император отрекся в пользу сына, Цесаревича Алексея, затем в пользу брата, Великого Князя Михаила. Но не прошло и двадцати четырех часов, как Великий князь Михаил также подписал отречение. Так закончилось трехсотлетнее правление Дома Романовых.

Первоочередной обязанностью Гиббса в то время было развлекать Алексея. Уже от своего имени он продолжал делать записи в дневнике, который начал вести от лица Цесаревича. Теперь перед каждой записью Гиббс проставлял двойную дату. До революции Россия жила по юлианскому календарю, затем перешла на григорианский календарь, в результате чего произошел сдвиг на тринадцать дней вперед:

«Четверг 2/15 марта: Больной чувствует себя лучше и уже может играть. Строили модели домов и читали вслух. День прошел почти как обычно. Все с беспокойством ожидают новостей. Поезда в Петроград не ходят с самого утра. Спал в моих собственных комнатах».

На следующий день вечером дядя Николая II, Великий Князь Павел, приехал в Царское Село сообщить Александре Федоровне об отречении Императора. Александра Федоровна не верила слухам о революции: «Крестьяне любят нас», — с уверенностью говорила она Лили Ден. Императрица приняла решение пока ничего не говорить детям, и их жизнь текла так же спокойно, как и раньше.

«Суббота 4/17 марта: Ему [Цесаревичу] лучше, но он не в очень хорошем настроении. Ничего не знает о том, что происходит, но все равно чувствует неладное. Метали свинцовые шарики и строили модели домов. День прошел в многочисленных визитах Императрицы и семьи».

В воскресенье Императрица приказала отслужить молебен. Во дворец доставили чудотворную икону[376], находившуюся в одной из церквей Царского Села, и принесли ее в комнаты больных детей. Крестный ход, в котором приняла участие Александра Федоровна, прошел и через нежилые комнаты дворца. Гиббс ничего не писал о крестном ходе, он лишь вскользь упомянул о том, что во дворце отключили воду:

«5/18 марта: Пациент чувствует себя не очень хорошо. Находится в классной комнате, так как нет воды, и невозможно обогреть игровую комнату».

В следующую пятницу Александра Федоровна убедила Гиббса взять выходной. Он поехал в Санкт-Петербург, зашел к себе на квартиру, затем отправился в Школу новых языков. В его отсутствие Императрице объявили о том, что с этого момента она находится под домашним арестом. Тем немногочисленным слугам, которые пожелали остаться во дворце, сказали, что они также арестованы.

По возвращении в Царское Село Гиббс очень встревожился, когда ему не разрешили войти во дворец. Он немедленно обратился за помощью к сэру Джорджу Бьюкенену и стал ждать ответа. Гиббс оказался единственным человеком, кто мог обеспечить Царской Семье связь с внешним миром. Он по-прежнему жил в своих комнатах в Екатерининском дворце. Однако все ухудшавшаяся обстановка в царском дворце затронула и Гиббса, когда кто-то из слуг стал забирать себе предназначавшуюся для него еду с императорской кухни. Гиббс был глубоко потрясен, узнав, что слуга Алексея, матрос Деревенько, поменялся с Цесаревичем ролями: теперь Алексею приходилось выполнять приказы матроса. Другая фрейлина Императрицы — Анна Вырубова, также находившаяся под арестом, говорила, что Алексей выполнял грубые приказы матроса с «оцепенелым недоумением»