Наставник. Учитель Цесаревича Алексея Романова. Дневники и воспоминания Чарльза Гиббса - [46]

«Как я уже говорил, Лупин привез известие о предстоящем приезде к нам особого комиссара. Комиссар нам был прислан, но не тот, о котором говорил Лупин. К нам, именно к охране Семьи, был прислан из Омска комиссар еврей Дуцман[179]. Он поселился у нас в Корниловском доме, но положительно ничем себя не проявлял. Никогда он в дом не приходил. Его скоро выбрали секретарем губернского совдепа, где он все время и находился. В составе совдепа тогда заправилами были: Дуцман, еврей Пейсель, латыш или еврей Дислер. Кроме того, в заседаниях совдепа, очевидно, принимал участие еврей Заславский[180]. Он был, как я понимаю, представителем Екатеринбурга или, вернее, Уральского областного совета. Цель его прибытия в Тобольск для меня самого не ясна. Должен сказать, что в то время большевики омские вели борьбу с большевиками екатеринбургскими. Первые, т. е. омские, хотели считать Тобольск в своей сфере — Западной Сибири, а большевики екатеринбургские — в своей Уральской. Так вот, Дуцман был представителем омских большевиков, а Заславский — екатеринбургских. Меня берет подозрение, не из-за нас ли тогда приехал Заславский в Тобольск, т. е. не было ли уже тогда у екатеринбургских большевиков мысли взять нас из Тобольска и перевести в Екатеринбург?» (Там же. С. 299–300).

Больше недели большевики из Омска и Екатеринбурга ждали момента, чтобы захватить Семью, но от Всероссийского центрального исполнительного комитета не поступало никаких распоряжений. И именно тогда, 9/22 апреля, в Тобольск прибыл новый комиссар из Москвы.

«После приезда Лупина все мы ожидали приезда нового комиссара. Разнесся слух, что едет сам Троцкий. Приехал комиссар Яковлев[181]. Он прибыл в Тобольск 9-го апреля вечером и остановился в Корниловском доме. Вместе с ним прибыл какой-то Авдеев[182] (его помощник, как я его считал), телеграфист[183], через которого Яковлев сносился по телеграфу с Москвой и Екатеринбургом, и какой-то молоденький мальчишка.

Наружность Яковлева такова. Ему на вид года 32–33, жгучий брюнет, волосы на голове большие, косым рядом, причем он имеет привычку встряхивать головой и рукой поправлять волосы спереди назад. Усы черные, подстриженные по-английски, борода бритая, глаза черные, нос прямой, тонкий, лицо белое, но со смугловатым оттенком, длинное, чистое. Лоб прямой, средний, подбородок острый, уши средние, не торчащие, глаза черные, жгучие, южного типа. Роста выше среднего, худой, но мускулистый и сильный. Хорошо сложен, лицо довольно красивое. Видимо, русский, производит впечатление энергичного мужчины. Одет он был в матроску, а под ней вязаную фуфайку, черные суконные брюки и высокие сапоги. Речь у него отрывистая, но без каких-либо дефектов. Руки его чистые и пальцы тонкие. Он производил впечатление интеллигентного человека и, во всяком случае, если и не вполне интеллигентного, то „бывалого“ и долго жившего где-либо за границей. Выходя от Жильяра, он простился с ним: „Bonjour“. Это тонкость. Так говорят только люди, умеющие хорошо говорить по-французски. […] Сам же Яковлев говорил про себя, что он из Уфы или из Уфимской губернии. С ним прибыл отряд красноармейцев, очень молодых, конных и пеших. Про отряд Яковлев говорил, что его он набрал тоже в Уфе или Уфимской губернии. Вообще, идея была та, что его, Яковлева, в Уфе знают, и он сам там людей знает, почему он и привез набранный там отряд. Отряд его разместился частью в Корниловском доме, частью в помещениях, в которых жили мои солдаты.

10-го [23 апреля по н. с.] утром Яковлев пришел ко мне вместе с Матвеевым[184] и отрекомендовался мне „чрезвычайным комиссаром“. У него на руках было три документа. Все эти документы имели бланк „Российская Федеративная Советская Республика“. Документы имели подписи Свердлова[185] и Аванесова[186]. Первый документ был на мое имя. В нем мне предписывалось исполнять беспрекословно все требования чрезвычайного комиссара товарища Яковлева, на которого возложено поручение особой важности. Неисполнение мною его требований влекло за собой расстрел на месте. Второй документ был на имя нашего отряда. Он аналогичен по содержанию с первым. Санкция была в нем такова: суд революционного трибунала и также расстрел. Третий документ был удостоверение в том, что предъявитель удостоверения есть такой-то, на которого возложено поручение особой важности. О сущности же поручения в документах не говорилось.

Не говоря мне ничего о цели своего приезда, Яковлев заявил, что он желает говорить с отрядом. К 12 часам я собрал отряд. Яковлев, с первых же слов, заявил солдатам, что вот-де их представитель товарищ Лупин был в Москве и хлопотал о суточных деньгах, что деньги он привез, причем каждому будет выдано по 3 рубля суточных. Затем он предъявил свое удостоверение, содержание которого было оглашено Матвеевым. Солдаты стали осматривать удостоверение, стали особо подробно рассматривать печать на нем, видимо, питая некоторое сомнение к личности Яковлева. Он это сразу же понял и снова начал говорить солдатам о суточных, о том, что вот-де теперь они все отпускаются, и т. д. […]

11 апреля Яковлев опять потребовал собрать отряд. На собрание от совета явились: Заславский и студент Дегтярев, бывший тобольский комиссар юстиции. Имя его Николай. Он был из Омска и, следовательно, являлся представителем в Тобольском совете, так сказать, сибирских интересов, а не уральских, как Заславский. Студент стал держать к солдатам речь, все содержание которой сводилось к обвинениям Заславского в том, что он искусственно нервировал отряд, создавая ложные слухи о том, что Семье угрожает опасность, что под дом ведутся подкопы (слухи такие действительно были, и одна ночь была тревожная; пошли они от совета же, и я лично узнал об этом от него же, когда был там по поводу перевода Семьи в тюрьму; этим тогда совет и мотивировал свое решение перевести Семью „на гору“) и т. п. Идея речи заключалась именно в этом. Заславский защищался, но бесполезно. Его ошикали, и он удалился. Он приехал в Тобольск за неделю, приблизительно, до прибытия Яковлева и уехал из Тобольска часов за 6, приблизительно, до отъезда Яковлева. Яковлев во время этого, так сказать, судбища над Заславским принял сторону Дегтярева» (