Наставления бродячего философа - [214]
«И был голос, – кричит Иезекииль, – когда мне пророчествовать. И се трус! И совокуплялись кости: кость к кости, каждая к составу своему. И видел, и се были им жилы, и плоть растянули». Читай следующее в главе 37-й. Ба! Что се за новый род по горам твоим? По ветхим конечностям твоим и членам? Сверх горестной тленности твоей? Не сие ли есть приложение? Не приложение ли жизни к мертвенности твоей? А ко гробу твоему воскресения? Не новое ли сотворение оное? «Сотворю, и кто превратит?»
Не утверждение ли оное? «Се я уготовляю тебе анфракс, камень твой, и на основание твое сапфир… и правдою вознаградишься…»
Слушай же и разумей ныне, что не вздор тебе плетет Иоиль, но благовестит тебе сей Орфей. Воскресение, вот: «Как утро, разольются по горам люди многие и крепкие. Подобных им не было от века…» «Как рай сладости, земля перед лицом его. А которая сзади, та поле пагубы…» «Как вид конский, вид их…» «Как голос колесниц, на верхи гор востекут…» «Как борцы, потекут и, как мужи храбрые, взойдут на ограды… И каждый от брата своего не отступит». «Града берутся, и на забрала востекут, и на храмины влезут, и оконцами войдут, как воры…» «Вострубите трубою! Проповедуйте лекарство…» А ты боишься лекарства? Так пусти ж их на твою землю, сей Божий род. Не будь Валаком! Пожалуйста, не опасайся! Они всяк у своего брата займут квартиру половинную, без всякой обиды. «Дух Господень на мне!» Дать плачущим славу Сиона на место пепла. Что ж се за обида? Прими, бедный, славу вместо грязи!
«И созиждут сыновья инородные стены твои…» «И на место меди принесу тебе золото». «И на место железа принесу тебе сребро». «И на место деревьев принесу тебе медь. И на место камней – железо». «Открою гробы ваши и изведу вас…» «Так землю свою вторицею наследят, и веселие вечное над главою их».
«Светися, светися, Иерусалим! Се тьма покрыла землю, и мрак на язычниках! На тебя же явился Господь, и слава его на тебе видима».
«Да лобзает меня от лобзаний уст своих!»
Еродий, воскресную весну возблаговестив, поднялся, и, совокупившись с вороном, не перестали петь сию песнь: «Се я с вами во все дни! До скончания века!».
Конец
Книжечка Плутархова о спокойствии души[307]
Любезный мой Ириней!
Поздно получил я письмо от тебя, в котором ты просишь меня написать несколько для тебя сентенций, могущих успокоить волнующееся сердце. Под самое сие время припала нужда ехать в Рим с поспешением другу нашему Купидону. Сим своим поспешением помешал моему намерению, однако мне не захотелось, чтоб он отъехал к тебе с пустыми от меня руками. Ведая же, что ревнуешь быть любителем не блудоукрашенной, но благоодушевленной речи, без порядка из собственных моих заметок наврал много речей, дышущих врачеванием и упокоением сердцу. Ублажаю тебя, друг, ибо ты и милость у вельмож, и громкую, паче прочих, славу в народе приобрел. Не так ходишь, как некий, поминаемый в трагедиях, гордый Нерон… (надувшись тем), что глупый народ во все свои трубы и колокола блаженным его проповедует. Сие презрение мирского тщеславия родилось в твоем сердце от того зерна, которое в душе твоей часто я насаждал. Сиречь: ни алмазные пряжки от подагры, ни драгоценный перстень от хирагры, ни монарший венец не может избавить от обморока. Как же может или богатство, или слава человеческая, или скипетр подать сердцу бесстрастие и великодушие, если не будет в нем дух премудрости и дух крепости, равно утверждающий сердце во всяком состоянии, дабы и гордость житейская не соблазнила и нищета человека не привела в отчаяние? Что же есть сей дух разума и дух крепости, если не царствие Божие, обуздывающее и управляющее скотские наши прихоти, дабы, повинуясь духу и шествуя царственным, сиречь средним, путем, не расточали столы свои по пагубным крайностям и превратностям. Сего ради по совету Ксенофонтову[308] живя в счастливом состоянии, да памятуем о Боге и да чествуем его, если хотим, да и он нас в бедности не забудет, как имеющих к нему любовь и упование. Слово в слово и муж сердечный поколе еще находится в мирном сердце, как на тихом море, печется предуготовить советы и думы, могущие спасти его от обуреваний. Дабы, чем они благовременнее и знакомее, тем действительнее стали против супостатов его. Пес яростный никоим словом уласкаться не может, кроме тем именем, чем его называют. И сердечные волнения знакомым и постоянным врачевством легко укрощаются[309].
Прочее, тот, кто советует, дабы и желающий успокоить сердце не погружался во многие ни публичные, ни превратные дела, ошибся. Первая ошибка в том, что дорогою ценою купить нам припадает наше спокойствие. Сиречь доставать оное праздностью и будто всем нам оную воспевать из трагедии эврипидской песенку:
Лежи, окаянный, с покоем на ложе твоем.
Какая же есть медицина в праздности? Она насморка отогнать не может, не только скуки и тоски от сердца. Не большая же помощь от праздности и друзьям нашим, и отечеству, и присным нашим или <домашним>.
Вот коль дорого нам станет сердечный мир, если покупать его праздностью. Сверх сего прельщается, кто думает, будто люди, избегшие многоделия, живут спокойно. По сему образу жены, дома в праздности сидящие, суть благодушнее паче мужей своих. Но не так оно есть. Ибо хотя нежные девы и праздные госпожи в ложнищах своих северною стужею не беспокоятся, но вместо же того скукою, тоскою, амурными горестями, завистными ревнивостями, суеверными ворожбами, затейными и гордыми мечтаниями посреди спокойных горниц обуреваются. И отец царя Уликса через 20 лет, проживая в своей мызе с единою старухою, стол для него уготовляющею, хотя дом и должность царскую с трудами ее оставил, скорбь же и печаль всегда неразлучну имел в своем уединении. Некиих же сама собою праздность ввергнула в расслабление душевное. Сие пишет Гомер об Ахиллесе
