Наследство - [143]

— Так не будет!

— Откуда ты знаешь?

— Я просто… я даже представить себе не могу, каково им приходилось все это время.

Мы надолго умолкаем.

— Я ничего не собираюсь предпринимать и решать без твоего ведома, — обещаю я ему.

— Я тебе уже сказал, что об этом думаю, — говорит Динни. — Если они увидят его таким, как сейчас, это не принесет им радости. А мы не нуждаемся ни в какой помощи.

Он грустно качает головой. Мысль о том, что я заставила Динни грустить, кажется мне невыносимой. Я протягиваю через стол руки, сжимаю его пальцы.

— То, что ты сделал для нас… для Бет… снял тяжесть обвинения… это неоценимо, Динни. Это просто невозможно — то, что ты сделал, — тихо говорю я. — Спасибо.

— Останешься? — спрашиваю я.

Уже поздний вечер. Он не отвечает, но молча поднимается и ждет, пока я покажу, куда идти. Я не веду его в комнату Мередит. Выбираю гостевую комнату на самом верху, на чердачном этаже, где простыни на постели заледенели без человеческого тепла, а половицы недовольно скрипят, когда мы на них наступаем. В этой тишине и мы стараемся не шуметь, а ночь за незашторенным окном превращает нас, когда мы раздеваемся, в серебристо-серые тени. От его прикосновений у меня бегут мурашки и волоски встают дыбом. Динни кажется таким смуглым, темным в этом скудном свете, лицо — сплошная глубокая тень, я не могу ее разгадать. Целую его рот, прижимаю губы к его губам, выпиваю его до дна. Я хочу, чтобы нас ничто не разделяло, чтобы между нашими телами не было ни малейшего зазора. Хочу обвиться вокруг него, как лиана, как плющ, как веревка и накрепко нас связать. На нем нет ни татуировок, ни пирсинга, ни шрамов. Совершенный, целостный. Его шершавые ладони касаются моей спины. Одной рукой он ерошит мне волосы, запускает в них пальцы, закидывает назад мою голову.

Я закрываю глаза, но вижу всем своим телом — каждое уверенное движение его рук, теплое прикосновение его дыхания, его вес на мне. Высвобождаю из-под него локти. Хочу, чтобы он накрыл меня, раздавил. Сейчас в нем нет ни капли настороженности, колебаний, раздумий. Он хмурит брови, но совсем по-другому, когда подкладывает руку под мои бедра, приподнимает меня, резко толкает. Хотелось бы мне запомнить эти ощущения, запечатлеть их в памяти, чтобы они были со мной всегда, сделать так, чтобы каждый миг от одного удара сердца до другого длился вечно, нескончаемо. Соленый пот на его верхней губе, неразборчивые слова, которые он произносит, уткнувшись мне в волосы. Ничего другого мне не надо.

— Я могла бы остаться с вами, — предлагаю я позже. Я лежу с закрытыми глазами, мне спокойно. — Жила бы с вами… помогала тебе и Гарри. Я могу работать где угодно. Ты не должен в одиночку его тянуть. Я же могу помогать. Могу остаться жить с вами.

— И кочевать все время и бродяжить, как мы?

— Ну, а почему бы и нет? Я, кстати, сейчас бездомная.

— До бездомной тебе ой как далеко. Сама не понимаешь, что говоришь. — Его пальцы уютно лежат на моем плече, они пахнут мной.

Я вытягиваюсь, прижимаюсь к нему. Его кожа под моей щекой, горячая и сухая.

— Не знаю. Возвращаться в Лондон я не хочу, а здесь остаться не могу. Я… в твоем распоряжении, — говорю я, и абсурдность произнесенного заставляет меня хихикнуть. Но Динни не смеется. От того, как мгновенно напрягается его тело, мне становится тревожно. — Я не то хотела… Я не вешаюсь тебе на шею, ничего подобного, — торопливо добавляю я. Никакой хваткой, как ни старайся, я не смогу удержать его, если решит уйти.

Он вздыхает, медленно поворачивает голову и целует меня в волосы.

— Ничего не имел бы против, вздумай ты вешаться мне на шею, Щененок, — улыбается он. — Утро вечера мудренее. А утром… со всем разберемся.

Он произносит это тихо, почти неслышно, так что я, прислонившись ухом к его груди, едва различаю слова. Они рождаются там, в груди, похожие на гул, глубокий, уверенный. Я не сплю еще довольно долго и слышу, как его дыхание замедляется, становится глубже, ровнее. Потом засыпаю и я.

Просыпаюсь я в одиночестве. Небо низкое, матово-белесое, сквозь деревья сеется мелкий дождик. За окном на голой ветке сидит грач, взъерошил перья, чтобы защититься от непогоды. Мне вдруг остро хочется лета. Тепла, и сухой земли, и чистого неба, распахнутого на мили. Простыни уже остыли. Не осталось даже вмятины на подушке, отпечатка его головы. Может, мне привиделось, что он был здесь со мной, да только это не так. Вовсе нет. Я не побегу вниз со всех ног. Не буду суетиться. Заставляю себя одеться, доедаю готовый завтрак из хлопьев, залив остатками молока. Сегодня придется либо уезжать, либо идти в магазин. Я еще не решила, что выберу.

Я скольжу по лужайке в резиновых сапогах с налипшими на них опавшими листьями. Голова у меня сегодня ясная, я решительно двигаюсь к цели. Возможно, цель смещена, неверно определена мной, пока я не приняла окончательное решение, но сейчас, кажется, я готова это сделать. Я тащу коробку с кое-какими штуками для Гарри. Я собрала их в разных ящиках на чердаке и уже определила было на помойку, когда до меня дошло, что ему они могут понравиться. Сломанный радиоприемник «Сони», старые фонарики, батарейки, лампочки и какие-то металлические детальки непонятного назначения. У меня ноет спина, вспоминает тяжесть Динни. Я вздрагиваю, бережно лелею это воспоминание тела.