Наследство - [3]

Бобров ехал в Осиновый Куст в конце марта. Утром, когда садился в автобус, ещё по темноте, чувствовал – морозец щипал по-зимнему и поднявшийся перед рассветом ветерок был едким, как махорочный дым, до противного кашля. В черноте неба дрожали стылые звёзды, сыпался шуршащий иней с прохваченных насквозь холодом деревьев. Но в дороге, когда солнце размахнуло сиреневый сумрак, тепло пропитало оконное стекло и заполнило автобус, разморило до дремоты.

Евгений Иванович сидел с закрытыми глазами, солнечные лучи ощущал как ласковое прикосновение. Он ехал и думал о своём родном селе, на душе было радостно от того, что вот теперь направляется в Осиновый Куст не на побывку, не в краткосрочный отпуск, а на постоянное жительство, скорее всего, навсегда. Два дня назад он звонил Дунаеву, сообщил, что наконец-то получил расчёт и теперь казак вольный. И если Егор Васильевич не возражает, а их зимний разговор продолжал иметь силу, он готов через два дня приехать.

Показалось, что Дунаев такому разговору обрадовался – долго с довольным хохотком восторгался решимостью Боброва и потом спросил, не надо ли прислать машину, чтобы забрать вещи. Но услышав, что это не требуется – у Боброва, как у солдата, всё в одном чемодане, и, как говорят, голому собраться – только подпоясаться, – удовлетворённо пророкотал в трубку:

– Ну, до скорого свидания!

Конец разговора ножевой раной отозвался в сердце, лишний раз напомнил о холостяцком быте Евгения Ивановича. Но сейчас это, наверное, даже очень удобно – никто не покушался на свободу его решения переехать на родину, и Бобров собирал чемодан даже с каким-то вдохновением. Его радовала предстоящая встреча с Осиновым Кустом, где прошли его детство и юность, где каждый бугорок напоминал о дорогом времени. Это настроение жило в Евгении Ивановиче все последние дни.

И сегодня в автобусе, едва прикрыв глаза, ощутимо представил родной бугор перед Осиновым Кустом, пронизанный всеми ветрами, исполосованный шуршащими змейками позёмок, а потом и само село встало перед глазами, открылось из-за косогора сначала порыжевшими куполами старых запущенных церквей, деревьями, высвеченными мартовским солнцем, потом – домиками, что, как снегири на первом снегу, сгрудились на широкой равнине, веселя душу краснотой своих крыш.

Село было старинным, со своими традициями, точно долголетие добавило стариковской основательности, мудрого жизненного опыта. Евгению рассказывала мать, знаток сельской истории, что первое поселение, по преданию, на этой земле появилось при Алексее Михайловиче Тишайшем. Он распорядился построить вдоль раздольной реки засечную черту с крепостями, чтобы охранять от набегов Дикого поля подступы к российской столице. Остатки крепости, а точнее её южная стена, и сейчас сохранились в Осиновом Кусту, как раз рядом с новым мостом уходят на взгорок. Старинную кирпичную кладку, чем-то напоминающую кремлёвскую, из такого же соломой прокалённого кирпича, не тронуло время, не обглодали злые степные ветры и говорливые летние ливни, и она рябит в глазах матовой краснотой. Стену эту хорошо запомнил Евгений, она стоит в глазах, как нарисованная, потому что около неё находилась школа, и все забавные детские игры вспыхивали как раз здесь. Находились смельчаки, которые по выступам пытались взобраться наверх, но попытки эти кончались синяками и ссадинами, и для бойких сверстников Евгения она осталась неприступной, как и для врагов его предков.

Вот село, прикрытое этой надёжной стеной, и сохранилось с тех давних времён. Даже Слобода, где поселились первые стрельцы, военные люди, сохранила своё название. Сотни раз перестроенная, она и посейчас в селе стоит особняком, со своими кирпичными и деревянными домиками, точно собранными под одно крыло.

Мать рассказывала Евгению, что позднее, когда Осиновый Куст разросся и ему был предоставлен статус города, здесь проводились шумные осенние ярмарки на площади перед собором, куда съезжались с округи тысячи скрипучих телег и упирались в небо оглоблями. Она была натурой поэтической, его мать, и в этом рассказе жила её взволнованная, страстная душа, но это Евгений понял позже, уже похоронив её, став взрослым. Ушла мать из жизни, а вот рассказы её и сейчас в воображении обретают плоть, и кажется, перед глазами колышется многотысячная разноголосая толпа ярмарки, стоят у дощатой, отбелённой волнами пристани, гружённые лесом и зерном деревянные суда.

Ниже по течению был другой городок, где Пётр Первый строил корабли, основал металлургические заводы. Вот туда поставлял свою продукцию крепостной городишко, из его леса вытёсывались высокие мачты, а всякая негодная древесина шла в доменные печи, чтоб воплотиться потом в звонких якорных цепях и на пауков похожих якорях, в пушках с лилово-чёрными толстыми стволами, чьи шипящие ядра наверняка крушили стены Азова.

Позже, уже при Екатерине, рассказывала мать, когда приводилось в порядок административное деление, Осиновый Куст статус города утратил, стал называться селом, но традиций своих не растерял, шумные ярмарки и базары проводились почти до тридцатых годов нашего века, и торговая эта направленность наложила свой отпечаток на архитектуру села. В угоду Господу Богу за успехи в торговле сооружали сельские купцы на свои щедрые капиталы церкви, и они с высоких холмов упирались золотистыми маковками в голубизну неба. Сейчас даже удивительно, что в таком небольшом селе был собор и четыре церкви.