Наследство разоренных - [62]
Письма Бозе, отстуканные на портативной «Оливетти», судья игнорировал, в процесс не вмешивался. Он уже научился цинизму. Он не хотел, чтобы Бозе эксплуатировал его наивность, смешивал ее со своей. Наивность оказалась наследственной. Судья слышал, что сын тоже затеял процесс — против «Шелл ойл» — и тоже проиграл. Сын полагал, что новое время принесло новые правила игры. И ошибся. Новое время что-то припудрило, подрумянило, но в сути ничего не изменило.
— Жизнь в Индии дешевле, — аргумент ответчика.
А если они захотят провести каникулы во Франции? Или купить бутылку-другую в дьюти-фри? Послать детей в колледж в США? Если им платят меньше, то как сможет Индия вырваться из бедности? Как индийцы смогут жить так же, как живут на Западе? Бозе не мог переносить этих противоречий.
Но большие деньги сыпались из противоречий, из расщелин между нациями. Большие деньги можно было добыть, лишь сталкивая нации лбами. И в кошели сыпались золотые искры. Придавить Третий мир, не дать ему подняться! Не дать Бозе и его сыну влезть выше установленной планки! Англичане отбыли, но мир остался колониальным.
Над ними смеялись в Англии, но над ними смеялись и дома. Ха, вообразили, что они лучше других! И получили по носу. Не высовывайтесь!
Судья сжимал губы, а Бозе все расходился:
— Лучшие дни жизни! Помнишь? Лодка, «Кингз», «Троица», Бог мой!.. Что потом? Ага, «Корпус Кристи»… Нет-нет, все перепутал. Сначала «Троица», потом «Сент-Джон»… Нет, сначала «Клер», потом «Троица», потом что-то женское… «Примула»? «Примула»!
Судья не вытерпел.
— Нет, вовсе не так, — услышал он свой скрипучий голос. — Сначала «Троица», потом «Клер».
— Ну что ты! «Кингз», «Корпус Кристи», «Клер», потом «Сент-Джон»… С памятью у тебя, брат…
— Это тебя память подводит!
Бозе лихорадочно рылся в памяти… Общие воспоминания… Что-то объединяющее…
— Нет-нет-нет! «Кингз»! «Троица»! — Он припечатал бокал к столу. — «Иисус», «Клер», Гонвиль, а потом чай в Гранчестере.
Судья не мог далее терпеть этой бестолковщины. Он поднял руку и, загибая пальцы, провозгласил:
— Первое — «Сент-Джон»!
Второе — «Троица»!
Третье — «Клер»!
Четвертое — «Кингз»!
Бозе затих. Ему, кажется, полегчало.
— Может, все-таки закажем ужин, наконец? — спросил судья.
Но Бозе сменил пластинку. Еще одна интересующая его тема: есть ли светлые пятна в проклятом прошлом? Он уже изрядно пьян, глаза плавают, слезятся.
— Ублюдки! — бросает он желчно. — Какие они все-таки ублюдки, эти белые! Они в ответе за все преступления века!
Молчание.
— Хорошо хоть смотались подобру-поздорову, слава Богу…
Судья не разжимает губ.
— Не то что в Африке — там они все еще гадят повсюду…
Неодобрительное, осуждающее молчание.
— Все равно они даже издали влияют, гады…
На скулах судьи играют желваки, кулаки сжимаются и разжимаются, сжимаются и разжимаются…
— Ну конечно, был от них и какой-то прок…
…сжимаются и разжимаются, сжимаются и разжимаются…
И тут судью прорвало:
— Да! Да! Гады они, гады. И мы были частью той же проблемы, как и частью ее решения.
И сразу:
— Официант!
Официант!
Официант!
ОФИЦИАНТ!!!
— Может, за курицей гоняется. Гостей-то никого, — вяло шепчет Бозе.
Судья врывается в кухню. Два зеленых перца в жестяной миске на деревянной стойке с гравировкой: «Лучший картофель выставки 1933 года».
Ничего больше.
И никого.
Он подошел к портье.
— В кухне никого.
Портье с трудом разлепляет веки.
— Уже поздно, сэр. Рядом «Гленари». У них богатый выбор в ресторане и в баре, сэр.
— Мы сюда пришли поужинать. Мне что, жаловаться администрации?
Портье прошаркал куда-то в глубины, извлек официанта. Официант подошел к столу, отскабливая от синей куртки присохшую чечевицу. Чечевица отвалилась, оставив желтое пятно. Официант не выспался. Жил и работал он по законам социализма, не обращая особого внимания на зарвавшихся толстосумов, вечно желавших чего-то нереального. Внимательного и вежливого обслуживания, к примеру.
— Жареная баранья лопатка под мятным соусом! — повелительно бросил судья. — Баранина не жесткая?
— Да откуда ж ей взяться, нежесткой-то? — презрительно пробубнил официант.
— Томатный суп?
Официант задумался, да так из задумчивости и не выбрался. Выждав минуту, Бозе решился разбудить честного труженика:
— Тефтели? Котлеты?
— О нет, откуда… — нагло усмехнулся официант.
— А что есть?
— Баранина-карри-баранина-пулао-овощи-карри-овощи-пулао…
— Но вы сказали, что баранина жесткая.
— Сказал, и точно ведь сказал уже.
Подали наконец.
Бозе все никак не уймется:
— Только что нашел нового повара. Старый Шеру протянул ноги. Сорок лет отработал. Новый ничего не умеет, зато и дешевый. Я нашел кулинарную книгу и продиктовал ему оттуда на бенгали. Все просто. Красный соус и белый соус. Белый к рыбе, красный к мясу.
Эта тема тоже заглохла. Тогда он рванулся в лоб:
— Скажи, ведь мы остались друзьями? Мы друзья, да?
— Время идет, обстоятельства меняются, — возразил судья, вдруг ощутивший духоту помещения.
— Но ведь что-то остается неизменным?
— Все меняется. Настоящее влияет на прошлое. Оглядываясь, видишь все иначе.
Судья уже решил, что никогда более не встретится с Бозе. Никаких контактов. Он не собирался прикидываться другом англичан. Смешны индийцы, вопящие о дружбе, которую их «друзья» объявляют несуществующей. Но и не хотел дать ткнуть себя физиономией в грязь. Он окутался молчанием и не желал, чтобы кто-то — тот же Бозе — разрушил эту пелену. Ни к чему смирять свою гордость, склоняться к мелодраме, жертвовать достоинством, обнажать свое сердце. Чтобы его сожрали? Спасибо.
Германия, 1939 год. Тринадцатилетняя Магда опустошена: лучшую подругу Лотту отправили в концентрационный лагерь, навсегда разлучив с ней. И когда нацисты приходят к власти, Магда понимает: она не такая, как другие девушки в ее деревне. Она ненавидит фанатичные новые правила гитлерюгенда, поэтому тайно присоединяется к движению «Белая роза», чтобы бороться против деспотичного, пугающего мира вокруг. Но когда пилот английских ВВС приземляется в поле недалеко от дома Магды, она оказывается перед невозможным выбором: позаботиться о безопасности своей семьи или спасти незнакомца и изменить ситуацию на войне.
Кэти Акер и Маккензи Уорк встретились в 1995 году во время тура Акер по Австралии. Между ними завязался мимолетный роман, а затем — двухнедельная возбужденная переписка. В их имейлах — отблески прозрений, слухов, секса и размышлений о культуре. Они пишут в исступлении, несколько раз в день. Их письма встречаются где-то на линии перемены даты, сами становясь объектом анализа. Итог этих писем — каталог того, как два неординарных писателя соблазняют друг друга сквозь 7500 миль авиапространства, втягивая в дело Альфреда Хичкока, плюшевых зверей, Жоржа Батая, Элвиса Пресли, феноменологию, марксизм, «Секретные материалы», психоанализ и «Книгу Перемен». Их переписка — это «Пир» Платона для XXI века, написанный для квир-персон, нердов и книжных гиков.
Сухум. Тысяча девятьсот девяносто пятый год. Тринадцать месяцев войны, окончившейся судьбоносной для нации победой, оставили заметный отпечаток на этом городе. Исторически желанный вождями и императорами город еще не отошел от запаха дыма, но слово «разруха» с ним не увязывалось. Он походил на героя-освободителя военных лет. Окруженный темным морем и белыми горами город переходил к новой жизни. Как солдат, вернувшийся с войны, подыскивал себе другой род деятельности.
Когда пожилой Мюррей Блэр приглашает сына и дочерей к себе на ферму в Нью-Гэмпшир, он очень надеется, что семья проведет выходные в мире и согласии. Но, как обычно, дочь Лиззи срывает все планы: она опаздывает и появляется с неожиданной новостью и потрепанной семейной реликвией — книгой рецептов Фанни Фармер. Старое издание поваренной книги с заметками на полях хранит секреты их давно умершей матери. В рукописных строчках спрятана подсказка; возможно, она поможет детям узнать тайну, которую они давно и безуспешно пытались раскрыть. В 2019 году Элизабет Хайд с романом «Спросите Фанни» стала победителем Книжной премии Колорадо в номинации «Художественная литература».
«У крутого обрыва, на самой вершине Орлиной Скалы, стоял одиноко и неподвижно, как орёл, какой-то человек. Люди из лагеря заметили его, но никто не наблюдал за ним. Все со страхом отворачивали глаза, так как скала, возвышавшаяся над равниной, была головокружительной высоты. Неподвижно, как привидение, стоял молодой воин, а над ним клубились тучи. Это был Татокала – Антилопа. Он постился (голодал и молился) и ждал знака Великой Тайны. Это был первый шаг на жизненном пути молодого честолюбивого Лакота, жаждавшего военных подвигов и славы…».
Овдовевшая молодая женщина с дочерью приезжает в Мемфис, где вырос ее покойный муж, в надежде построить здесь новую жизнь. Но члены религиозной общины принимают новенькую в штыки. Она совсем не похожа на них – манерой одеваться, независимостью, привычкой задавать неудобные вопросы. Зеленоглазая блондинка взрывает замкнутую среду общины, обнажает ее силу и слабость как обособленного социума, а также противоречия традиционного порядка. Она заставляет задуматься о границах своего и чужого, о связи прошлого и будущего.
Персонажи романа — молодые родители маленьких детей — проживают в тихом городке, где, кажется, ничего не происходит. Но однажды в этот мирок вторгается отсидевший тюремный срок эксгибиционист, а у двоих героев завязывается роман, который заводит их гораздо дальше, чем они могли бы себе представить.
Роман «Декрет о народной любви» — это история, чем-то напоминающая легенду о далеком сибирском городке, который охватывает безумие абсолютной жертвенности или же безусловной влюбленности в любовь.Сибирь. 1919 год. На задворках империи, раздробленной Гражданской войной, обосновалось разношерстное общество: представители малочисленной секты, уцелевшие солдаты Чешского легиона, оказавшегося на стороне проигравших последнее сражение белогвардейцев и отчаянно рвущегося домой, беглый каторжник и интересующаяся им молодая вдова кавалергарда.
Книга американского писателя Гари Штейнгарта «Абсурдистан» — роман-сатира об иммигрантах и постсоветских реалиях. Главный герой, Михаил Вайнберг, американец русского происхождения, приезжает к отцу в Россию, а в результате оказывается в одной из бывших советских республик, всеми силами пытаясь вернуться обратно в Америку.