Наследство разоренных - [52]

Она никогда не возражает, и это хуже всего. С ней не поспоришь, не убедишь. Она ни на что не реагирует и от всего ускользает.

А эта ее типично индийская задница! Широкие ленивые бедра… А резкий запах красного масла для волос — судья болезненно реагировал на него, ощущая как удар.

— Сними сейчас же эти дурацкие побрякушки! — указывал он на браслеты, раздраженный их позвякиванием.

— Что за идиотская манера одеваться? Желтый и розовый! Ты с ума сошла?

Он выкинул бутылки с маслом, и она не могла более справиться с пышной гривой длинных волос. Судья путался в ее волосах. Шагая по комнате, однажды выудил гриб из супа за обмотавшийся вокруг него волос.

Он обнаружил следы подошв на сиденье туалета. Она взбиралась на него с ногами! Ногами! Он приволок жену в туалет и сунул ее туда головой, лицом, носом! Ними после этого стала какой-то совершенно подавленной, заторможенной. Она смотрела, но не видела. К зеркалу не подходила, потому что не видела в нем себя. Да и что перед ним делать? Одеваться и расчесывать волосы? Это занятие тех, кто счастлив и любим.

Заметив на ее щеках прыщи, Джемубхаи воспринял их как очередное оскорбление, К тому же существует опасность заражения. Он приказал слугам оттирать все дезинфицирующим раствором. Еще тщательнее пудрился новой пуховкой, каждый раз вспоминая старую, выброшенную, оторванную от неприличных, клоунских грудей его жены.

— Не вылезай из дому, не пугай людей.

Очень скоро их взаимное отвращение разрослось настолько, что они превратились в придатки к этому всепоглощающему чувству, сравнявшемуся по интенсивности со взаимной ненавистью наций и рас.

Глава двадцать девятая

— Рождество! — возмущался Джиан. — Вот идиотка.

Выходя, он услышал ее всхлипывания.

— Гнусный ублюдок! — донеслось сквозь рыдания. — А ну вернись! Нагадил — и наутек?

Ощущение катастрофы пугало. Он убоялся собственного гнева. Глядя на Саи сквозь пелену эмоций, он понимал, что не она являлась причиной его ощущений, но, выходя, все же хлопнул дверью.

Рождество… Не было ему дела до Рожества, и вот тебе…

Она сформировала его ненависть, подумал Джиан. И она же помогла эту ненависть заострить, направить. Прояснить.

Да где же ваша гордость? Низкопоклонники! Запад! В гробу они вас видали! Катитесь к ним — увидите, как они вас примут с распростертыми объятиями. Позволят за собой дерьмо разгребать, да и тогда останутся недовольны.

*

Джиан вернулся в Чо-Ойю.

— Слушай, — сказал он. — Прости. Погорячился.

Надо помягче.

— Так мерзко себя вел!

— Извини.

В конце концов они приняла его извинения. Они помогли игнорировать тот факт, что не она занимает центральное место в их отношениях. Конечно же, она в центре внимания только для себя самой и всего лишь мелкий игрок в чужих играх.

От этой мысли ее отвлекли поцелуи Джиана.

— Я не могу от тебя оторваться, что поделаешь, — вздыхал Джиан.

Она, как и подобает искусительнице, засмеялась.

Природа человека… Влажность поцелуев… Мокрый процесс… Искренность извинений меркнет, сменяется неискренностью. Он уже злится на себя за мягкотелость.

*

Джиан шагает в кантину, закат изображает бешенство Кали. Джиан кичится чистотой помыслов. Отречься от слюнявых поцелуйчиков, посвятить себя борьбе! Вот он уже мученик за дело правое… На фоне чистых помыслов естественное отстранение от грязи. Эта Саи… как легко она поддалась! Соблазны, соблазны! Ф-фу! Гадость какая…

Вспомнилась ось буддийского колеса жизни, зажатая в клыках и когтях демонов. Ад не дремлет! Петух-змея-свинья — похоть-гнев-глупость… и как они перерастают друг в друга, питаются одно другим…

*

Задумалась и Саи в Чо-Ойю. Мысли ее посвящены вожделению, злости, тупости. Она пытается подавить гнев, но он клокочет и выплескивается из нее наружу. Нелегко совладать с собственными эмоциями.

С чего он взъелся на это злосчастное Рождество? Тогда, если рассуждать последовательно, не следует и английскому обучаться. И нечего бегать за пирожками в «Хейсти-тейсти», куда этот надутый болван то и дело заскакивает. Она упорядочивает свои мысли, демонстрируя себе неправоту оппонента.

— Прид-дурок! — бросает она воображаемому Джиану. — Да тысяча таких, как ты, меня не стоят.

— Куда это он так скоро? — вынырнул, откуда ни возьмись, повар.

— Кто его знает… Но ты был прав насчет рыбы и непальцев. Дурак дураком. Чем дальше, тем меньше он разбирается в этой физике. Не знает, потом злится. Чем меньше знает, тем больше злится.

— Да-да, — соглашается повар без особого энтузиазма. Что ж, его правота подтвердилась, и то хорошо.

*

В кантине Тапа Джиан жалуется на судьбу Улу, Гадха, Сове и Ослу. Как его эксплуатируют эти двое, судья и его капризная внучка. Фальшивый английский акцент, морда пудреная, из-под светлой пудры темная кожа… Под хохот слушателей имитирует судью: «Каких па-аэтов читает нынче ма-ла-дежь?» Любуется собой, разогретый возлияниями, высмеивает и выцветший кембриджский диплом, и ружья на стене… Вот бы найти настоящую работу, чтобы не ходить туда больше!

*

Да к чертям свинячьим эту Саи!

С ее английским и пиджин-хинди, с ее неспособностью даже разговаривать ни с кем вне узкого кружка понимающих английский.