Наследство разоренных - [50]

От нечего делать принялся рыться в своих вещах, обнаружил пропажу.

— Где пуховка из моей пудреницы? — недовольно повернулся Джемубхаи к дамам семейства Пател, раскинувшимся на покой в тени веранды.

— Что? — поднялись и повернулись в его сторону головы.

— Кто-то тут рылся…

А кто, собственно, там не рылся, в этих безделушках? Их представления о частной сфере оказались далекими от представлений иностранца, но при чем тут воровство?

— Что ты потерял?

— Пуховку.

— Это что такое?

Он попытался объяснить.

— А для чего же это такая штуковина служит, баба? — Они искренне пытались понять.

— Розовая и белая? И ты это кладешь на кожу? Зачем?

— Какая, какая? Розовая?

— Розовая… Хм…

— Что с твоей кожей, сынок? — забеспокоилась мать.

— Ха-ха-ха, — засмеялась сообразительная сестра. — Мы тебя послали далеко-далеко, чтобы ты стал джентльменом, а ты превратился в леди, ха-ха-ха!..

Смех отзвучал, но напряжение не спало. Из ближних и дальних домов клана Пател посыпались родственники. Какас-какис, масас-масис, фуас-фоис… Кошмарные детишки кошмарных родителей, один к одному, напоминавшие многоножек-многоручек, копошащихся в пыли, вопящих на многие голоса, стопопые-стоголосые. Кто что у кого украл? Клара кораллы? Карл кларнет?

— Его Павдарр Пафф пропал! — провозгласил глава семейства, серьезно опасаясь, что пропажа таинственного артефакта скажется на служебной деятельности сына.

Никто не мог выговорить «powder-puff» на приличном английском, а в гуджарати точного соответствия для обозначения пропажи не обнаружили. Пропажу Павдарр Паффа, напоминающего звучанием какое-то блюдо парси, восприняли серьезнейшим образом.

Из буфета вытащили все содержимое, перетряхнули каждый хранившийся там предмет, тщательно осмотрели уголки, проинспектировали коробочки, чайнички и кастрюльки; перерыли все его костюмы, заглядывали даже в оперные бинокли, приближавшие к Джемубхаи белые и розовые пачки и худосочные нижние конечности балерин, мелко семенивших по сцене в «Жизели», а также более аппетитные кондитерские декорации этого балетного действа.

И никакого Павдарр Паффа! Ни в кухне! И на веранде ни следа!

Мать допросила родственников.

— Ты его видел?

— Кого?

— Павдарр Пафф.

— Бахудур Бааф? Какой такой Бахудур Бааф?

— Кожу защищать.

— Кожу… От кого защищать?

И снова череда объяснений.

— Белый и розовый!.. Зачем?

*

— Что вы вообще знаете! — возмущался Джемубхаи. — Невежественные воришки!

Он-то воображал, что они переполнятся почтением перед тем, кем он стал, в кого вырос, а они… они смеялись!

— Ты наверняка что-то знаешь, — обратился судья наконец к Ними.

— Не видела я его. Зачем он мне?

Сердце ее неспокойно стучало под двумя бело-розовыми лавандовыми грудями, под вернувшейся с мужем из Англии пуховкой.

Выражение лица жены ему не понравилось. Проконсультировавшись со своей ненавистью, принялся искать ее ненависть, обнаружил красоту, пренебрег ею. Однажды эта подозрительная штука, красота, уже заставила таять его сердце, хватит. Индийская девушка не может быть столь же красивой, как английская.

И, уже отворачиваясь, он заметил…

Что-то белое и розовое в щелочке между крючками.

— Др-рян-н-нь! — завопил он и вырвал из ее опечаленной груди, как смешной странный цветок или как погибшее сердце… свою законную пуховку.

*

— Кровать сломаете! — заскрипела древняя тетка, заслышав возню в комнате. Все захихикали и закивали.

— Она скоро устроится поудобнее, — комментировала звуки другая старая карга. — Энергичная девушка. Электрическая девушка.

В комнате, очищенной от всех, кто в ней спал ранее, гневный Джемубхаи с лицом, пухлее найденной пуховки, хватал свою жену.

Жена не давалась. Увертывалась и вырывалась.

Гнев его вспухал. Воровка. Они смеялись над ним. Из-за нее. Из-за неграмотной деревенщины. Он снова схватил.

Она вывернулась и бросилась к двери.

За ней!

Дверь заперта.

Она еще раз дернула за ручку.

Не поддается.

Тетушка заперла дверь снаружи. На всякий случай. Все эти истории о сбежавших невестах, иногда и о сбежавших мужьях… Позор-позор-стыд-позор семье.

Он направился к ней с физиономией убийцы.

Она — к окну.

Он преградил ей дорогу.

Не размышляя, она схватила со столика пудреницу и швырнула ему в лицо, с ужасом и решимостью…

Пудреница раскрылась, пудра взметнулась, осела…

Весь в пудре, напоминая опереточное привидение, он рухнул вместе с нею на пол, подмял под себя. Ярость смешалась с похотью, все покрыло медленно опускающееся облако пудры, его расцвеченный изнутри черным и синим, снаружи белым и розовым член рванулся в атаку и немилосердно врезался в поверженную жертву.

Облаченный в дхоти иссохший, пожилой дядюшка, прильнувший очками к щели в стене, ощутил пониже пояса эмоциональный подъем и несолидно запрыгал по двору.

*

Джемубхаи обрадовался возможности спрятать свою неопытность и неотесанность за пеленой ярости и ненависти. В дальнейшем он не гнушался маскировать этими и иными высокими чувствами, эмоциями, мотивами свою служебную некомпетентность. Но гротескность, пародийность процесса произвела на его чуткую натуру ужасающее впечатление. Уродливые волосатые органы, похожие на страшные раны, грыжи и опухоли, на синяки и ущемления… судорожные движения, смахивающие на подергивания агонизирующего… какая-то механическая насосно-поршневая возвратно-поступательность… вонь выделений из пор, желез и внутренних органов… все это выворачивало наизнанку его чувствительную, цивилизованную натуру.